В лесу завелось чудовище. Первыми об этом узнали лесорубы; но лесорубов не очень-то испугаешь видом небывалого существа, чья темная с синим отливом спина щетинится костяными шипами, а умильно-клыкастая морда похожа на драконью, как их рисуют в книжках для малышей. К тому же размером оно было всего-то навсего с крупную кошку. Лесорубы отнеслись к чудовищу спокойно, один из них даже бросил ему кусок сыра. Чудовищу понравился сыр. Потом, когда лесорубы закончили работу, они обнаружили что все их запасы съедены вместе с сумками, в которых лежали. На следующий день они не стали кормить чудовище, а прогнали его от себя громкими криками. После этого оно повадилось выходить из леса и жутко, надрывно вопить. Дорога, на которой оно то и дело появлялось, была Самой Главной Дорогой, где всегда полно карет, повозок и телег. Стоило клыкасто-когтистому кошмару выйти из-за деревьев, как лошади, дико ржа, пускались бежать, словно ошпаренные, не слушая кучеров и возниц, ломая оглобли карет и повозок, обрывая постромки, оставляя на дороге разбитые повозки, растоптанные товары и разъяренных купцов.
Торговцы не захотели терять доход из-за нелепого существа. Они скинулись на услуги «героя», одного их тех вечных охотников за чудовищами, которым надо знать только цену. Но «герой» со своим делом не справился - чудовище напрочь отказалось убиваться. Незадачливый вояка клялся, что не менее пяти раз пронзал его мечом, но чудовище восставало из мертвых, стоило ему вложить меч в ножны... Конечно, «герою» никто не поверил.
Странное существо продолжало выходить на дорогу, пугая лошадей, а потом явилось и в город. Только тогда к вопящему так, что дрожали стекла в окнах, чудовищу сообразили позвать мага. Тот, едва увидав существо, пробормотал что-то длинное и заковыристое – должно быть выругался по-магически и пояснил: с ним ничего нельзя сделать. Чудовище бессмертно, вопит оно, скорее всего от голода, но прикармливать его не следует, потому что от этого будет только хуже. «Оно жутко внушаемое, - добавил маг, уже собираясь по быстрому сбежать, пока ему не навязли бессмертную тварь, как единственному специалисту в таких делах - то есть убить его нельзя, но вот убедить вернуться обратно в лес и кушать травку – это запросто».
...Может быть, оно и могло питаться травкой до того, как попробовало сыра, но чудовищу понравилась человеческая еда. И оно начало воровать еду - разоряло огороды, заходило без спроса в дома, залезало на окна, едва ощутив аромат еды, и адски выло по ночам – куда там местным волкам.
Терпение людей иссякло быстро. Самые сердитые взяли по дубине и попытались отогнать маленькое чудовище обратно в лес, но в лес оно не захотело. Перекусив пару дубин – вернее перекусив ими, чудовище снова принялось вопить.
Люди разбежались.
В течение недели чудовище слонялось между дворами, жутко воя. Заставить его замолчать можно было лишь покормив – ело оно все подряд, но потом обязательно возвращалось туда, где его угостили, даже если угощением были помои – и требовало покормить его снова. Словом никто и не собирался его прикармливать, но пришлось. В конце второй недели чудовище начало слегка погавкивать и вой его уже не был столь потусторонним. В конце месяца оно подралось с окрестными псами, и псы изрядно потрепали его; ни бессмертие, ни клыки, ни когти не помогут против трех десятков доведенных голодом до остервенения - их-то больше никто не кормил! – бездомных собак.

Рен вышла из дома вывесить свежевыстиранное белье и остановилась. Возле порога, свернувшись клубочком, прикорнуло маленькое чудовище. От скрипа деревянной ступеньки оно проснулось и, подняв голову, неуверенно сказало:
- Гав.
Рен чуть не выронила белье.
Спустившись со ступенек, она принялась за развешивание платьев и простыней, то и дело косясь на сидевшее у порога чудо. Хвала Богам, больше оно не гавкало, зато пристально наблюдало за Рен. Вид у чудовища было помятый и жалкий.
Девушка закончила с бельем и прошла в дом. Ну, почти прошла. У порога она остановилась и немного подумав, присела рядом с несчастным, никому не нужным чудовищем.
- Ну, что с тобой делать? - спросила она то ли себя, то ли его.
Чудовище раскрыло пасть, собираясь, наверное, гавкнуть. Рен почему-то почувствовала возмущение
- Нет, нет, не надо! – попросила она, не думая, впрочем, что оно поймет. – Ты же не собака! Ты точно не собака!
За забором раздалось гавканье, к первому псу присоединился второй и вот уже захлебывающийся лай огласил всю улицу. Рен увидела, как маленькое чудовище съежилось и попыталось вжаться в порог. Девушка встала и решительно подошла к забору.
- А ну пошли вон! – закричала она на собравшихся за забором собак, - живодера на вас нет!
Собаки не испугались. Сама не своя от злости Рен подняла палку и бросила в них. Как ни странно это помогло. Псы убежали – не поспешно, признавая отступлением свое поражение, но все-таки достаточно быстро.
Рен вернулась к порогу и к чудовищу.
- Ну что с тобой делать? – спросила она очень тихо.
Чудовище услышав ее голос подняло мордочку. Рен перешагнула через порог, открыла дверь и пригласила:
- Ну, пошли.
И оно пошло.
Чудовище было голодным как... чудовище. Рен налила ему супа – оно съело его и надкусило тарелку, превратив ее в ущербную луну. Оно выпило весь кефир и выхлебало воду, нашло короб с картофелем, и пока Рен выходила из кухни, съело больше половины того, что было в нем. Оно покусало ножку табуретки. Увидав это Рен вздохнула и налила ему молока.
И тут в кухню вошла вернувшаяся с прогулки кошка. Вообще-то Мина была очень спокойной кошкой, но, увидав, как хозяйка поим ЕЕ молоком какое-то непонятное существо, она, не разбирая, кинулась драку.
Если бы чудовище начало обороняться Мине бы не поздоровилось. Но оно, скуля, забилось в угол, безнаказанно позволяя кошке клацать когтями по его жесткой темной шкуре. Кошка ударяла его лапой и вопила не хуже, чем само чудовище, когда было голодным, напарывалась на костяные шипы и начинала вопить еще громче. Рен далеко не сразу удалось, накинув на кошку одеяло, оттащить ее прочь и успокоить. Мина еще долго шипела в сторону угла, в котором пряталось чудовище, потом благосклонно приняла подношения – рыбу и сливки, и удалилась. Рен снова осталась наедине с чудовищем.
- Ну что с тобой делать? - повторила она в третий раз.
Чудовище не торопилось вылезать из угла. Надо было что-то решать и решать сейчас. Одно дело притащить домой и пригреть котенка или щенка. Совсем другое – непонятное нечто, пытавшееся время от времени вести себя как собака и вызывавшее резкую неприязнь у ее кошки.
- Нет, ты точно не собака, - сказала Рен и, протянув руку, коснулась одного из шипов. Чудовище зашевелилось – девушка отдернула руку.
Из зала раздалось мяуканье Мины, которая, должно быть, опять загнала свой мячик под диван и звала хозяйку достать его оттуда. Рен осенило.
- Ты кошка, - сказала она и, подумав, исправила, - вернее кот. А коты говорят «мяу».
- Мяу? – повторило чудовище, глядя ей в глаза. Рен от неожиданности села на пятки. Значит, ей не показалось - оно действительно понимает! И хотя «мяу» у него не получилось – скорее «маву», - девушка кивнула с улыбкой.
- Ну да. Мяу. Мя-ау-у, - повторила она с легким подвыванием, и чудовище повторило это очень точно. Подвывание в его варианте звучало зловеще, но почему-то и по-детски тоже. Из коридора выглянула Мина, по виду – не столько испуганная сколько заинтересованная.
- Мяу? – спросила она.
- Вот! – Рен подняла палец и указала не Мину, - слышал? Вот это и есть «мяу».
Чудовище отлепилось от стенки, по-собачьи встряхнулось и повторило:
- Мяу!
Рен согласилась.
- Так то лучше. Итак, ты – кот. Ну, вот как она, только мальчик. И коты не отряхиваются, они вылизываются.
Словно услышав ее, Мина села в невероятную, почти человеческую позу и принялась приводить шерстку в порядок с помощью языка. О, ей было чем заняться!
Маленькое чудовище внимательно смотрело на нее и повторяло все, что она делала.
Видно было, что ему трудно вылизываться – по крайней мере, непривычно, это точно. Может быть, поэтому оно было таким грязным? Тонкий розовый язычок доставал не всюду, чудовище выворачивало шею невероятным образом, но не останавливалось, и, в конце концов, справилось с трудным делом приведения себя в порядок. Надо сказать, после этого оно стало выглядеть куда лучше.
- Ты будешь Тами, - сказала Рен. Подаренное имя означало, что чудовище останется жить в ее доме.

Оно действительно все понимало и быстро всему училось. Примером для подражания сразу же стала Мина; она не любила пользоваться «кошачьим лазом», пружинной дверцей, устроенной специально для нее, и гулять ходила через форточку. Тами попытался сделать, как она, и немедленно застрял из-за торчавших во все стороны шипов. Он висел в окне, суча лапами и с жутким скрипом царапая когтями стекло, пока не пришла Рен и не вынула его из ловушки. Девушка потратила много времени, чтобы убедить Тами ходить гулять через «кошачий лаз». Ей пришлось позвать плотника, чтобы сделал дверцу «кошачьего лаза» побольше. Покусанный стул она отдала в починку тому же плотнику. Тами больше не пытался попробовать на вкус мебель, но легчайшее прикосновение шипов к шкафам или стенам оставляло на них царапину. Тами пытался вести себя как настоящий кот – гонялся за мячиком, вынюхивал мышей и задирал кошку. Мина первое время шипела на него, забираясь повыше – прыгать в высоту он совсем не умел – потом заинтересовалась – что же это за струнное существо. Тами позволил обнюхать себя и попытался обнюхать кошку. Выпиравшие из пасти, чуть ли не заворачивавшиеся колечками клыки помешали ему седлать это, но все равно знакомство состоялось.
Иногда Тами прыгал на колени Рен. Если она не успевала поймать его в воздухе – а Тами весил удивительно мало – то потом приходилось мазать заживляющей мазью десяток глубоких царапин. Аптекарь, у которого она покупала мазь, даже начал предлагать ей скидку, как постоянному клиенту...

Первый раз Рен боялась уйти и оставить Тами одного, но идти было надо – написалась, наконец, очередная картина и нужно было отнести ее в Галерею. Девушка взяла картину и отправилась в город, надеясь что, вернувшись, найдет свой дом целым, а не разрушенным.
В Галерее как всегда было тихо. Рен посмотрела новые картины, оценила мастерство художников, как знакомых так и не знакомых ей, и зашла к господину Орни, хозяину Галереи, полному неистребимого оптимизма старику. Он сам не был художником, но до безумия любил живопись и, разбогатев, основал Галерею, куда начинающий или поднаторевший в искусстве «повелитель краски и кисти» мог принести свои картины - для продажи и на выставку, где можно было поучить совет и помощь. Хозяин Галереи организовывал поездки художников в другие города и страны, сам много путешествовал и был страстным коллекционером - рисунков, картин и описаний необычных, небывалых существ.
Рен застала его за разглядыванием альбома с такими рисунками. Господин Орни пристально рассматривал полулошадь-полбыка с крыльями летучей мыши и хвостом орла.
- Я вот думаю, - сказал он с улыбкой, - если это существо имеет крылья, то почему оно называется «икающая лошадь», а не «летающая»?
Девушка пригляделась; картинка была яркая и реалистичная, но все равно в существование подобного чуда верилось с трудом.
- Потому что летать оно вряд ли сможет. И вообще глупо выглядит. Голова быка на теле лошади, хвост птицы... о, да еще и ноги мохнатые... Если такое встретишь, пожалуй, как раз до икоты и испугаешься. Но только таких существ не бывает.
- Отнюдь, - засмеялся хозяин Галереи, - если верить одному путешественнику, то именно такое чудо живет на островах Вере.
Рен улыбнулась.
- Ага. Вот вы нимало колесили по миру - а хоть однажды видели существо, в котором была бы половина одного и половина другого?
- Видеть не приходилась, а слышать - слышал, - он хитро прищурился, - и признаться, сам травил подобные байки, когда друзьям хотелось необычного рассказа. Так что там у тебя сегодня?
Рен развернула к нему картину лицом.
- О, - осторожно произнес господин Орни, - замок, и какой замечательный.
- Я видела его во сне, - призналась Рен, почему-то краснея.
- Тем лучше. Настоящий замок тебя ни за что бы не вдохновил. Дня через три заходи за деньгами.
Проницательность хозяина Галереи давно вошла в поговорку среди городских художников; он с первого взгляда мог сказать, найдется ли в городе покупатель для той или иной картины и когда ее купят, и ни разу еще не ошибался.

На крылечке Галереи сидела Шеа, дочь хозяина Галереи. Кругленькая девушка с короткими волосами цвета фиалки, была похожа свого отца в главном – что бы ни сулилось, она сохраняла бодрость духа. А с Шеа что-то случалось постоянно. Ее то и дело кусали собаки, а однажды на девушку кинулась крыса, она оступалась, роняла все подряд и падала сама, разбивала совершенно глупым образом стекла и зеркала, как-то раз чуть не устроила пожар. Попытка Шеа покрасить волосы в рыжий цвет закончилась тем, что они стали фиалковыми. «Хорошо, что не зелеными» - шутила она...
- Шеа, чего грустишь?
Девушка посмотрела на Рен с удивлением.
- Грущу? Я? Да как ты смеешь?
Она вскочила на ноги, разыгрывая возмущение, каблук ее туфли соскользнул с крылечка и Шеа, взмахнув руками, красиво села на ближайший газон.
Рен помогла подруге подняться. Шеа смеялась; такая ерундовая вещь, как падение на мягкую траву, не могла вывести ее из равновесия.
- Хорошо денек начинается, - заметила она, - кстати, тут этот твой друг мимо протопал, который красивый, но злой.
- Красивое не может быть злым, - заметила Рен хотя знала - еще как может. – Силк опять не мог пройти мимо тебя и не брякнуть какую-нибудь гадость?
- Да не гадость, а глупость. «Эй, пузырек, смотри не лопни!» – передразнила Шеа. – У некоторых людей просто нет чувства юмора. Я показала бы ему пример, но, к сожалению, он становится бешеным, когда над ним шутят.
Это была правда; Силк обожал задевать и вышучивать других, но шуток над собой не терпел.

Силка Рен ненавидела, а он ее – наоборот. Его приставучие ухаживания выводили Рен из себя так же быстро, как самого Силка - шутки над ним. По счастью в последний месяц он куда-то уезжал, и вот - вернулся.
Силк ждал ее у калитки. Рен не узнала бы «злого красавца», если бы он не приветствовал ее так же, как и всегда:
- Дорогая, это всего лишь я!
Одет он был в совершенно чудовищный костюм – нечто радужно-яркое, новое и блестящее. Может быть, такой была нынешняя мода, но на Силке чудной костюм смотрелся как судейский парик на стервятнике. Яркая, кричащая расцветка оскорбляла эстетическое чувство художницы.
Рен буркнула что-то в ответ на приветствие, прошла мимо него и отперла дверь дома. Она не собиралась приглашать Силка в гости - он вошел сам.
- Я принес тебе подарок, дорогая, - в упор не заменяя ее «приветливости» сказал он.
«О нет! – мысленно подумала Рен, - только не брачное ожерелье!»
Конечно, это было именно оно.
Силк торжественно открыл принесенную с собой коробочку и протянул девушке. Ожерелье лежало на темно-синем бархате, чудовищно красивое - яркий пример совершенной безвкусицы, зато камни ожерелья были лишь чуть мельче тех булыжников, которыми выстилают мостовую.
- Я теперь богатый человек, - сказал Силк самодовольно, - и между нами больше нет никаких препятствий. Ты сказала однажды, что примешь мое предложение, когда я стану богатым.
- Я сказала, «может быть», - буркнула Рен, ругая себя за длинный язык, хотя и помнила, что это был единственный способ отвязаться от Силка, затюкавшего ее брачными предложениями.
- Ну, это неважно. Завтра мои родители принесут дары твоим и обсудят когда и как нам сыграть свадьбу.
- Не пойду я за тебя, - Рен резко захлопнула коробочку сунула ее в руки Силка вытолкнула его за порог и закрыла дверь.
Она знала, что так просто он не уйдет, и оказалась права. Силк не стал стучать в дверь – он постучал в окно – но так, словно перепутал его с дверью.
- Ты зря противишься воле Богов, - произнес он так значительно, словно только что получил указание от этих самых Богов, - я сделаю тебя своей женой.
- Пойди и женись на своей тени! – злясь и тревожась крикнула Рен – честное слово ей вдруг стало страшно. Мало ли что в голову придет влюбленному идиоту?
- Я все равно... – Силк вдруг замолчал, глядя куда-то за спину Рен. Девушка обернулась – в комнату клацая по полу неубираемыми когтями вошел Тами. А когда она повернулась к Силку, ощутив решимость прогнать его раз и навсегда, приставучий ухажер уже исчез.
- Мяу? – спросил Тами глядя на нее вопросительно, словно интересовался, что это было.
- Это было плохой человек, - сказала она.
Тами не понял.
Рен осторожно взяла его, усадила на диван и достала с полки книгу со сказками. Полистав, она нашла картинку, изображавшую вооруженного до зубов разбойника, и ткнула в нее пальцем.
- Вот. Это плохой человек, разбойник. Он отнимет у других людей все ценное, и обижает их. А это – хороший, – она указала на картинку принца. А это – Кот-Рыцарь, – она открыла поистине замечательную иллюстрацию – шикарного котяру в кирасе, шлеме с плюмажем и сапогах со шпорами. – Слушай, а давай я тебе сказку почитаю, а?
И она почитала. Тами слушал очень внимательно. Более того, он забрался к ней на колени и устроился со всеми удобствами, ухитрившись не поранить и даже не уколоть ни одним из своих шипов.

После этого Рен стала показывать ему картинки с кошками и рассказывать об их манерах. Она читала ему сказки, в которых были персонажи-коты. Она чесала его шкуру между костяных шипов, и Тами издавал звук, очень похожий на мурлыканье. Она объясняла, что кошки – замечательные существа, и он тоже – замечательное существо, вот только очень уж неосторожный. Счастье, что он до сих пор ничего не сломал всерьез, а то скоро и плотник начнет предлагать ей скидки.
И Тами начал вести себя осторожней. К мебели он почти не приближался, но если, играя с мячиком или мышкой сшитой из меха, касался чего-то шипастым боком, то шипы, сделавшиеся мягкими, просто сгибались. Рен больше не опасалась заполучить царапину, когда Тами прыгал к ней на колени. Только для кошки Мины ничего не изменилось - привыкшая увертываться от неуклюжих игр Тами, а может по – своему, по-кошачьи, проницательная и везучая, она и прежде не страдала от его колючести.

Силк конечно вернулся, хорошо хоть не сразу, а на следующий день. Рен было некогда – она мыла окна.
- Слушай, - сказал незваный гость, - я нашел тебе покупателя.
Рен удивилась: Силк всегда считал занятия живописью глупостью и не верил, что картину можно выгодно продать.
- Я отнесла мою последнюю картину в Галерею еще вчера, так что...
- Я не о картине, - он опасливо заглянул через плечо Рен, - я об этом.
Это клацая когтями играло с кошкой. Рен нахмурилась.
- Кто тебе сказал, что я собираюсь продавать Тами?
- И тебя не интересует цена? Рен, я бы на твоем месте...
- На моем месте я бы отвела тебя на рынок, поставила на прилавок и прикрепила бирку с ценой, - перебила она, - но только вряд ли кто-то тебя купит. Ну, все, мне некогда.
Она захлопнула дверь у него перед носом, и мысленно назвала Силка не самым хорошим, но зато самым верным словом.

Как-то вечером в ее дверь постучали.
- Помогите! – жалобно сказал человек за дверью, - мне плохо...
Рен открыла, вернее начала открывать, когда тот, кто был снаружи, рванул дверь и ворвался в дом. Здоровенный краснорожий мужик, схватив Рен, завернул ей руку за спину и приставил нож к горлу.
- Так, хозяюшка, золотишко, серебро есть? – спросил он.
- Обойдешься, - наглея от страха, брякнула Рен.
- Ты давай повежливей, - предупредил грабитель, - а то я и рассердиться могу... – он повернул голову на звук клацавших по полу когтей и присвистнул.
- Ух ты какая тварюшка... ну-ка иди сюда!
Тами и не подумал «идти сюда».
- Мяу? – вопросительно произнес он.
Рен не успела ответить. Дверь распахнулась вторично и в дом ворвался Силк. С саблей.
- Эй, ты, немедленно отпусти ее! – воскликнул он.
- Забирай, - разбойник толкнул Рен к Силку, тот поймал девушку, ухитрившись выронить саблю.
Грабитель поднял с пола коврик, набросил его на Тами и принялся деловито заворачивать маленькое чудовище.
- Что ты делаешь?? – взвизгнул Силк.
- А ты как думаешь? – ухмыльнулся разбойник, - подружку свою ты спас, чего тебе еще надо? А денежки твои просто мелочь перед тем, что мне заплатят за эту тварь.
Рен ничего не понимала. Какие еще денежки? Грабитель, словно услышав ее мысли, глянул в ее сторону.
- Так все и было, милая госпожа. Он мне заплатил, чтобы я на тебя напал, а он мог бы «спасти». – Краснорожий, наконец, сумел более-менее надежно упаковать Тами, поднял сверток и шагнул к двери.
- Стой! – крикнула девушка. – Отпусти его!
- Ага, сейчас... а потом пойду и страже сдамся.
Рен сжала кулаки. Не дать ему унести Тами! Но как? И тут она вспомнила, как рассказывала ему о плохих людях, и как внимательно Тами разглядывал картинку разбойника в книжке со сказками...
- Тами, это плохой человек! – крикнула она.
Слабо шевелящийся в коврике Тами замер. А потом рванулся так? что разбойник не смог удержать узел и уронил его. Коврик разлетелся на клочки, располосованный когтями; освободившийся Тами угрожающе-медленно стал приближаться к разбойнику. Разбойник выругался, но не побежал, а достал нож.
Тами прыгнул. Нож блеснул в воздухе и вонзился в бок маленького чудовища – такая толстая на вид шкура не спасла его. Рен вскрикнула. Разбойник сбросил с ножа беспомощно барахтавшееся тело, пнул его, вытер нож и убрал в ножны за спину.
- Вот так-то, щенок, - назидательно сказал он, обращаясь почему-то к Силку. Потом бросил взгляд вокруг, словно жалея, что у него нет времени как следует прошерстить дом и вышел.
- Рен, - начал Силк, - ты же не веришь
- Пошел вон!!! – закричала девушка, почти срывая голос. Силка вымело за дверь.
Тами лежал, раскинув лапы, и имел вид еще более жалкий, чем в тот день, когда появился перед домом Рен. Она упала на колени и подхватила свое маленькое чудовище на руки.
- Тами, Тами, лапушка, - шептала она осторожно потрясая на ладони безжизненно висевшую на длинной шее голову. Девушка знала о бессмертии свого питомца, и все равно боялась, что он умрет. Словно почувствовав ее страх и решив утешить хозяйку, Тами пошевелился, открыл один глаз и сказал – очень жалобно и очень тихо:
- Мяу....
Рен заревела.

Это было скользкий тип. Как и Силка, Рен не собиралась пускать его в дом и все же он сумел не только проникнуть внутрь, но и заставить ее выслушать все, что он говорил, и даже напоить чаем. Он то и дело делал Рен комплименты, давал какие-то обещания и советы, не словом не обмолвившись о том, что ему нужно, пока девушка не спросила сама.
- Я куплю у вас это существо, - сказал он. После всех его экивоков прямота оглушала как удар дубины.
- Я не продаю Тами, - рассердилась Рен – надо же было столько времени потратить на этого скользкого типа!
- Я понимаю, вы желаете поторговаться. Вот мое предложение – пятьдесят золотых.
- Тами не продается, - повторила девушка вставая. – Все, разговор закончен.
Скользкий не пытался спорить, он попрощался и ушел.

Однако через несколько дней Тами пропал. Его не было стуки, а потом он вернулся, с грохотом таща по улице короткую толстую цепь. Цепь крепилась к кожаному ошейнику, такому тугому, что Рен смогла снять его с Тами, только разрезав. Девушка поняла, что его украли, но он вырвался на свободу и вернулся к хозяйке.
Этот случай был не последним. Еще трижды Тами пропадал, и каждый раз Рен беспокоилась и тревожилась, но все кончалось благополучно. В последний раз его привел на веревке смуглолицый стрик, злой как дракон.
- Забирайте, - буркнул он, передавая Рен веревку, и ушел, так ничего и не объяснив.

Тами начал грустить. Он лежал на полу или в кресле и вздыхал почти по-человечески. Рен испугалась – не заболел ли он, но как это можно узнать, не представляла. Его черный нос оставался прохладным, шкура - гладкой, вот разве что ставшие мягкими шипы немного поникли...
- Что с тобой? – спросила она, присаживаясь на пол рядом с креслом, в котором тосковал Тами. – Хочешь я тебе сказку расскажу?
Тами поднял голову.
- Мяу, - сказал он и посмотрел в сторону полки с книгами, на которой стояли сказки о Коте- Рыцаре. Рен поняла.
- Не рассказать, а почитать? Хорошо.
Она сняла книгу с полки и снова присела рядом. Книга давно была прочитана от корки до корки, но если Тами хочет...
Как оказалось, Тами хочет совсем не этого. Как только девушка раскрыла книгу, он ткнулся носом в одну из страниц и требовательно мявкнул. На странице не было ничего кроме иллюстрации – того самого Кота-Рыцаря.
- Не понимаю. Ты хочешь посмотреть картинки?
Рен не удивилась этому, она уже замечала интерес Тами к иллюстрациям и к ее работе, стоявшей на мольберте. Тами протянул лапу и осторожно, чтобы не порвать лист, положил ее на страницу.
- Не понимаю, - повторила Рен.
Тами провел лапой по странице и вздохнул.
- Так, давай разберемся, - Рен положила книгу перед ним, - на картинке Кот-Рыцарь, так? Тебе нравится Кот-Рыцарь?
Тами снова вздохнул. Потом положил на страницу и вторую лапу и мяукнул два раза. Рен наконец поняла.
- Ты хотел бы познакомиться с таким котом... или с любым другим котом... таким же, как ты, да? Тебе нужен друг?
Тами убрал лапы с картинки. Рен почесала ему спину между костяными шипами.
- Я понимаю. Но вряд ли на свете есть еще такие, как ты – а если и есть, то я не знаю, где их искать. – Рен замолчала, осененная мыслью. - Но, кажется, знаю того, кто подскажет, – закончила она.

Хозяин Галереи был на месте. Рен положила перед ним рисунок – быстрый набросок карандашом на первой попавшееся картонке. На рисунке был Тами.
- Вот, - сказала она.
Хозяин Галереи взял рисунок и внимательно рассмотрел его.
- Как интересно, - сказал он, - почему же ты раньше ничего подобного не рисовала?
- Потому что раньше ничто подобное не жило в моем доме. Вы не знаете как зовется это существо, откуда оно родом и где мне искать таких же, как оно?
- Так сразу я не вспомню, - он порылся в столе и достал сначала два, а потом еще два альбома. - Сейчас посмотрим. Что-то похожее у меня точно было. Только, Ренна, чаше всего все слухи о том, что где-то кто-то видел странное создание, не больше чем слухи.
- Да мне бы хоть что-то... - совершенно расстроилась Рен.
Господин Орни открыл альбом.
К сожалению, он оказался прав. В альбоме нашлось существо похожее на Тами, но очень отдаленно. Было в коллекции хозяина Галереи и словесное описание, сумбурное и сбивчивое, словно его делал сильно испуганный человек - и к ним обоим прилагались названия мест обитания описанного и нарисованного чудовищ - одно существующее, но очень далекое, другое мифическое. Рен готова была заплакать...
Тут в комнату влетела Шеа. Она бежала так быстро, что не успела затормозить и налетела на скамейку, на которой лежали грудой какие-то листы. Скамейка опрокинулась, листочки разлетелись по всему полу, один вспорхнул на колени Рен, а Шеа рухнула прямо на руки успевшего поймать ее за мгновение до неизбежного падения отца.
- Уф... - наконец-то твердо встав на ноги, Шеа немедленно вспомнила, зачем она так спешила. - Отец! Вчерашний «любитель» вернулся и требует продать ему все картины, какие есть!
- Непонятливый попался, - заметил господин Орни без злости, - только вчера я вежливо объяснил ему, что я не продаю картины спекулянтам. Ладно придется сделать это невежливо.
Он быстро вышел, оставив расстроенную своей неудачей Рен на попечении дочери.
- Ой, какая прелесть! – воскликнула Шеа, взяв со стола отца рисунок с Тами. – Это твой, да?
- Мой, - улыбнулась Рен, ей было очень приятно, что кто-то назвал Тами не чудовищем, а «прелестью». – Это мой кот.
Шеа покосилась на нее с хитрецой.
- Не слишком шерстистый для кота, а?
Рен засмеялась.
- Не слишком, это точно. Хочешь вживую посмотреть? Идем ко мне в гости!
- А давай, - махнув рукой Шеа, ухитрилась задеть висящую на стене картину, попыталась поймать ее и картина, сменив угол падения, все же упала – на ногу девушке.
- Ушиблась? – забеспокоилась Рен.
- Не-а. – Шеа повесила картину на место, подняла с пола оброненный рисунок и отдала Рен. – Пошли!

Тами встретил их, сидя на пороге. Когда Рен попыталась войти, он завопил.
- Ты чего? – не поняла Рен.
В ответ на вопли Тами из дома откликнулся голос Силка:
- Рен, Рен выпусти меня отсюда!
Девушки переглянулись.
- Хорошо, я поняла, - ответила Рен – не Силку, а Тами. – Силк ухитрился как-то войти, а ты запер его в доме и не выпускал.
Тами утвердительно мявкнул.
Рен нахмурилась.
- Сейчас буду делать из Силка кашу.
Но делать ничего не пришлось. Силк и так был достойно наказан: он сидел в шкафу, запершись там от Тами. Девушки, едва увидав это, расхохотались в два голоса.
- И ничего нет смешного, - побагровел Силк. – я тебе подарок принес, Рен, а эта твоя...
Тами, вошедший в дом вместе Рен, сел и принялся вылизываться. Силк выпучил глаза. На полу возле шкафа валялась коробка – как всегда в кричащей обертке, с лентой и пышным бантом.
- А давай, я тебе кое-что подарю? Совет, например – больше не ходить ко мне и не вламываться в дом ради того, чтобы всучить очередной подарок.
- Больше не буду, - огрызнулся ухажер, - только этот возьми, и все.
Рен со вздохом подняла с пола коробку и развернула. Это были краски, очень хорошие краски – качественные и дорогие. Девушка не верила своим глазам. Презирающий живопись и живописцев Силк разорился на такой подарок? Она посмотрела на него внимательнее - да нет, он ничуть не изменился и взгляды, которые он бросал на стены, где, конечно же, висела не одна картина, по-прежнему были злыми. Тогда почему?
- Ладно, - в этом была какая-то тайна и Рен решила согласиться на подарок. – Принимаю.
Силк топтался с ноги на ногу, словно хотел сказать еще что-то.
- Ну? – поторопила Рен.
- Я был не прав, когда говорил, что рисование это глупости... ну и все остальное.
Шеа фыркнула.
- Надо загнать человека в шкаф, чтобы он нашел там немного ума!
Силк зло вскинулся, но не стал отвечать ей. Вместо этого он продолжил начатую мысль:
- Я понял, что был не прав и поэтому я дарю тебе эти краски. И если ты простила меня, я хочу попросить тебя об одной вещи: нарисуй этими красками картину - меня и себя, рядом. Я понимаю, что ты никогда не будешь моей женой, но хотя бы так...
Просьба была странная, и произнес он ее странно – жалко, но как-то настойчиво и глаза у него при этом стали еще злее.
- Не соглашайся, - посоветовала Шеа.
Силк снова сдержался и не нагрубил ей. Это было еще более странно.
- Нет, почему же... Но только после этого – ни ноги твоей не будет в моем доме, и ближе, чем на сто шагов, ко мне не подойдешь. Согласен?
И, о диво, он согласился и на это. Правда, как-то странно согласился.
- Обещаю, - сказал Силк, - если ты сама этого захочешь, я к тебе и на тысячу шагов не подойду.
Он покосился еще раз на Тами, завершившего умывание, и, обойдя его по крутой дуге, шмыгнул в дверь.
- Дурак, - с чувством сказала Шеа.
- Но думает что умный... – вздохнула Рен.

Шеа понравилась Тами; они полдня играли, бегая друг за другом по дому, катая мячик, и даже прячась друг от друга. И вот удивительно, Шеа ничего не сломала, не разбила, ни разу не шлепнулась и даже не поскользнулась. Она прямо светилась от счастья.
- Завтра еще приду, - сказала она, отдуваясь после очередной погони. - Или послезавтра.
- Послезавтра приедет Айла, - Рен улыбнулась. Айла была ее давней подругой, особой крайне здравомыслящей, пытавшейся привить свое здравомыслие всем, кого знала, в том числе и Рен.
- Представляю себе, - хмыкнула Шеа, - представляю, что она скажет, увидав Тами.
- А у меня для этого не хватит воображения, - ухмыльнулась Рен.

На следующий день она собиралась поработать над своей картиной, но почему-то пейзаж на мольберте ее не вдохновил. Она вспомнила о странной просьбе Силка, взглянула еще раз на новые краски и поменяла на мольберте холст с пейзажем на чистый лист бумаги.
Рисовать Силка оказалось сложно. Сначала выходил не человек, а карикатура на человека. А потом все стало наоборот – Силк рисовался немыслимым красавцем, каким он, наверное, видел себя в зеркале. Рен нарисовала рядом с ним себя и показалась себе дурнушкой. Она даже подошла к зеркалу, чтобы убедиться, что выглядит совсем не так ужасно, как на рисунке. До обеда она закончила его и вздохнула с облегчением. Однако после обеда ей снова захотелось вернуться к рисунку - и не для того чтобы подрисовать еще что-то. Рен долго, пристально смотрела на Силка. Да он очень красив. И он любит ее. Да, любит, и все, что он делает – ради любви. Они должны быть вместе...
Тами громко мяукнул. Рен глянула на странное существо с удивлением. Оно было таким некрасивым по сравнению с Силком! Да надо найти Силка и сказать ему, что она согласна... и...
Она уже шагнула к двери, но что-то задержало ее. Тами вцепился клыками в подол платья и не пускал.
- Отстань, - Рен попыталась отпихнуть чудовище ногой, но оно не отпихивалось. Злясь и не беспокоясь о том, что платье может порваться, она протащила упиравшееся чудовище до двери и остановилась. Ничего нелепее и представить себе нельзя – волочить по улице миниатюрного монстра.
В этот миг в дверь постучали. Девушка распахнула ее настежь и увидела Силка. Он стоял перед ней во всей свое красоте и великолепии и улыбался.
- Дорогая, это всего лишь я! – сказал он и не было ничего желаннее этих его слов. «Ах, как он скромен, - подумала Рен, - и как красив!»
Маленькое чудовище потянуло за подол. Неизвестно, откуда оно взяло силу, но Рен качнуло назад.
- Отстань! – девушка рассердилась и, наклонившись, схватила чудовище за один из его шипов и подняла, отрывая от платья. Ткань затрещала, но девушке уже было все равно. Она швырнула чудовище на диван и повернулась к Силку.
- Ты выйдешь за меня замуж? – спросил он, улыбаясь.
- Да! – воскликнула она, - и немедленно!
Спине друг стало горячо. Рен обернулась, чтобы узнать, что это, и встретилась взглядом с чудовищем. Чудовище смотрело... нет, не так. Оно СМОТРЕЛО. Взгляд Тами проникал в самую душу, в сердце... и, проникая туда, приносил с собой свет и ясность. С глаз Рен словно спала пелена. Она ответила Силку «да»? Она видела его красивым и скромным и свято верила, что они должны быть вместе? Как с ней такое случилось – и что это было?
Она не заметила, что произносит свои вопросы вслух. Громкий стук заставил ее оглянуться: оказалось, это Силк бухнулся на колени, стукнув ими об пол.
- Прости! – воскликнул он, протягивая к Рен руки, - прости меня! Я подарил тебе волшебные краски – все, что нарисуешь ими – сбудется... Я хотел, чтобы мы были вместе... Прости, прости, прости!
Рен хотелось двух вещей сразу: дать ему по морде и расхохотаться.
- Мерзавец, - с чувством сказала она. – Вон.
Силк кинулся прочь, едва не снеся дверь.
Захлопнув ее за ним с таким грохотом, что слышали, наверное, и на другом конце города, Рен повернулась к Тами.
Тами ждал. Девушка подошла, наклонилась к нему и ласково погладив – теперь это удавалось ей без труда, - сказала.
- Спасибо тебе. Ты спас меня, мой Кот-Рыцарь.
И Тами, чей взгляд разрушил чары, и заставил Силка сказать правду, негромко мяукнул, отвечая по-своему, по-кошачьи.
Рен вспомнила о волшебном рисунке. Сжечь его, выбросить чудесные краски – легко, но и тому и другому можно найти отличное применение. По счастью, на листе с рисунком было еще достаточно места. Что там говорила Шеа? У Силка нет чувства юмора? Пожалуй стоит дать ему возможность приобрести его.
Она пририсовала себе шикарную улыбку, а рядом с собой нарисовала и других людей; одни хохотали, указывая пальцами на Силка, другие согнулись от смеха пополам, а один даже катался по земле, безудержно смеясь. Рен немного поработала и над Силком тоже, придав его позе гротескную комичность, но внешне ничуть не изменив. Тами следил за ее работой и одобрительно урчал.

- Тебя нельзя и на день оставить одну, - сказала Айла допивая чай. Кажется, она больше не боялась Тами, но все равно смотрела на него без одобрения, – обязательно в историю попадешь!
- Да ладно тебе!..
- Мне-то ладно, но я за тебя беспокоюсь. Тебе жить в одном доме с этим... этим...
- Тами, - с улыбкой подсказала Рен, решая какой краской воспользоваться - голубой или зеленой.
- Тами, так Тами. Кстати сейчас я видела Силка и знаешь, чуть со смеху не умерла. У него такой вид... Ну, я не знаю, как у клоуна в цирке, только лицо не раскрашено. Только ему это и не надо. Никогда не видела человека смешнее! Над ним вся улица покатывалась, по-моему, даже бродячие собаки, и те... Слушай, что ты там все рисуешь?
Айла оставила, наконец, чай и заглянула через краешек мольберта. Заглянула и тут же отпрянула.
- Ну знаешь Рен, это... это уже чересчур!
Рен снова взяла в руки кисть и усмехнулась. Да, пожалуй зеленые глаза это все-таки чересчур. Сделаем-ка их голубыми, как небо.
Обмакнув кисть в нужную краску, она превратила зеленое в голубое, потом отошла и полюбовалась картиной. Тами сидел и любовался тоже.
- Нравится? – спросила Рен.
Кот не ответил.
С картины смотрело голубыми глазами еще одно маленькое чудовище. Оно сидело на пороге дома Рен и ждало, пока ему откроют дверь.

День есть день. Может, вновь случится разменять на медь золотой?
Оказаться ли, согласиться ль? Легкий путь - не всегда - простой.
Как пониманье – ценнее злата, как оправданье – тусклая медь -
Все, чем вера твоя богата, не дает тебе умереть.

Жизнь есть жизнь. Выбирая правду, сердцем ищешь сквозь времена
Не подсказку и не награду, но надежду, пускай она
Как защита – два острых края, как бессмертье – наверняка.
Даже Той, Что Всех Забирает, нужен свет ее маяка...
Старые стены хорошо защищали от всего, что было снаружи, но не могли, конечно, защитить от того, что внутри. Но трактирщик поддался всеобщей зачарованности лишь на минуту. Вспомнив, что обещал старику кров лишь до тех пор, пока не кончится буря, он тотчас вернулся к обычному своему трезвомыслию. Надо было решить, как заставить старика остаться, ведь на песнях его хозяин трактира мог нимало заработать.
Когда песня закончилась, смуглый мужчина с яркими глазами попросил певца:
- Спой нам «Песнь о Волке», почтенный.
Старик охотно согласился. Это была одна из тех сказок, которые все слушают с удовольствием - сказка о волке-оборотне, полюбившем девушку, и оставившем дикую стаю, чтобы жить с людьми и любимой.
Трактирщик не вслушивался; лишь немногие слова проникали в его разум, занятый мыслями о том, сколько могут стоить песни: «Законы волчьи - если сильный – прав. К убийству тяготеет волчий нрав. Другие пусть умрут чтоб жил один - закон един»... «Запала в душу диво-красота, и вместо «нет» сказал он сердцу «да»... ».
Мужчина в костюме охотника хмыкнул, когда услышал эти слова.
- Вот так это переставляет себе тот, кто никогда не имел дела с волками, - сказал он.
- Даже тот, кто никогда не имел дела с волками, - сварливым голосом заметила женщина в строгом платье, - знает, что людей превозносить не за что.
- Быть может, вы и правы, госпожа, - сказал смуглый, - но давайте же послушаем, что было дальше!
Старик допел припев - «О тайне злой не зная ничего, как брата люди приняли его», и, выдержав должную паузу, продолжил:
- Но человеком оборотень быть
Не может, никогда, не изменяясь
И в полнолунье волком обращаясь
Он от людей старался тайну скрыть.
Но зоркий глаз нашелся в миг лихой,
Что увидал чужое превращенье.
И оборотню нет за то прощенья,
Что он такой, как есть, что он – другой.
Его прокляли и прогнали прочь
В ненастную и яростную ночь,
А девушка ушла за ним вослед -
Любви ответ.
- Вот это правильно, - одобрил охотник, и поспешил объяснить, что именно считал правильным, - нечего волку делать среди людей.
Гром прогремел где-то в отдалении и затих отголоском чужих слов. Буря начинала уставать.
- Одним волком больше в дикой человеческой стае, - усмехнулся смуглый, и желтое пламя в его глазах вспыхнуло ярче. - Разве кто заметит? Среди людей хватает оборотней.
- И верно, - безо всякого удовольствия поддакнула ему женщина, и кивнула в сторону хозяина трактира, - один из них - там, за стойкой.
- Трактирщик? - удивился охотник не успевший возмутиться и оскорбиться странным обвинением - что среди людей есть волки, - разве он оборотень? Нет, не похож.
Смуглый сощурился.
- Не похож? А если человек считает, что прав тот, кто сильнее, если ради выгоды он превращает ложь в правду и улыбку друга в оскал врага, если он никому ничего не прощает и ему есть дело только до себя самого? Разве не это значит - быть волком?
- Вот вы о чем... - разочарованно протянул охотник, теряя интерес к разговору. - Ложь или правда не перегрызут тебе горло, а оскал врага и так видишь чаще, чем улыбку друга и волки тут ни при чем. Каждому из нас ближе свои интересы и выгоды - так уж устроен мир.
Смуглый пожал плечами, отчего одежда его пришла еще в больший беспорядок.
- Ты много знаешь о зверях, и меньше о людях. Мы не такие уж разные. Волки любят... И люди любят. Волки ненавидят и люди тоже. Ярость делает способными на многое и волка и человека. И тот и другой способны проявить милосердие. Только волком быть проще. Не нужно юлить и изворачиваться. Если ты захочешь отомстить врагу, то просто сделаешь это.
- Неправда! - тихо воскликнул охотник, он занес кулак над столешницей, но так и не опустил его. – Это неправда! Звери не могут любить и они не способны на милосердие!
Гроза за окнами еще ярилась, но уже без молний и грома; время ее кончалось, кончалась и «Песня о волке»: брошенная оборотнем стая встретила его и девушку в лесу, и влюбленные пустились в бегство.
- Догнали их у каменных теснин,
И, защищая жизнь без тени страха,
Он бросился с волками в злую драку,
Но много было их, а он один.
Как сердце рвется, полное тоски,
На край утеса с берега реки!
И все слова, что вырвались, звеня –
«Прости меня...»
- Простая история, - сказала женщина, сделав неожиданно большой глоток из своей кружки, - разве она не о том, что людям не всегда есть дело только до самих себя, но так еще хуже? Кто-то подсмотрел Превращение и выдал оборотня, хоть это не сулило ему никакой выгоды... И все это закончится печально.
- Все равно люди - не волки, - возразил успокоившийся охотник. - Разве вам польстило бы, госпожа, если бы вас назвали волчицей?
Женщина пожала плечами.
- Я собираю тайны. Порой мне приходится выцарапывать, вырывать их из сердца человека. Я задаю вопросы и готова на многое, чтобы получить ответы. Потому я не оскорблюсь и не обижусь на такое прозванье.
Смуглый смотрел на нее с интересом, а охотник - с удивлением. Женщина была очень красива, с хрупкой фигурой и нежными руками - ничто в ней не выдавало силу, нужную, чтобы вырывать, выцарапывать правду.
- Люди умеют превращаться в волков, и умеют превращать других, - вновь заговорила собирательница тайн, заметив и оценив интерес собеседников. - А оборотень – зверь только наполовину. Именно такие и бывают по-настоящему жестокими.
Она снова сделала из кружки с вином долгий глоток.
- И кем бы ты ни был, другие не всегда видят в тебе человека, - заключил смуглый.
Трактирщик неторопливо считал выручку, звеня тусклой медью. «Если старик останется, - мысль эта и тревожила и успокаивала, - то можно будет предложить ему постоянный кров и даже немного денег. И откуда только подобный голос у старого нищего? Пожалуй, я дал бы ему и десять золотых, если бы только он остался и пел для посетителей. А уж они-то помогут мне быстро окупить такую трату!» Он окинул взглядом пустые тусклые стены, которые давно поры было побелить, и кивнул собственным мыслям.
- Я убил нимало волков, - после молчания бывшего долгим, но показавшегося кратким вновь заговорил охотник, - среди шкур, что застилают пол моего дома, найдется пара волчьих. Так что я уж как-нибудь отличу человека от волка.
- Пустые слова, пустые шкуры, - усмехнулся смуглый. - Не обязательно убивать, чтобы узнать правду о себе или других. Но разве ты не знаешь, что человек, который долгое время имеет дело со зверями, перенимает их черты?
Охотник устало вздохнул, залпом осушил кружку с горячим вином и знаком попросил у трактирщика еще.
- Почему мы спорим о волках, словно на свете нет ничего важнее? - произнес он голосом, каким предлагают перемирье.
- Разве мы спорим о волках? - искренне удивился смуглый. - Мне кажется, мы просто слушаем песню, и не худшую из песен. В такой сказке каждый находит что-то свое.
- И в таком разговоре, как наш, тоже, - заметила собирательница тайн.
Песня закончилась так, как она предрекала - оборотень убил любимую, потому что лишь так мог защитить ее от разъяренной стаи, и прыгнул с обрыва в реку с ее телом на руках. «Почему кому-то нравятся песни, в конце которых все умирают?» - спросил себя трактирщик, ставя на обшарпанный стол перед охотником новую кружку горячего вина и возвращаясь на свое место по скрипучим половицам.
- Спой еще, если не устал, - попросил старика-певца охотник, глоток из кружки вернул ему веру в то, что мир, в конце концов, очень прост, - спой о волках.
И старый певец спел о волках.
- Кто ты – неважно, рыцарь, или дракон,
Так уж случилось, что мир непостижим.
Волчьим воем в лесу, горькой раной времен
Станет твой выбор – что станешь ты делать с ним?
Лунные тени и зимних снегов крупа,
Это ли путь твой – в свет, в сказочный Сад?
Делай, что хочешь и должен, память как смерть слепа,
Ведь и та и другая бьют наугад.

Кто ты - не важно, и больше не нужно знать
Как отличить сказку от подлой лжи.
Что-то уйдет, кто-то устанет ждать
И устыдится слова простого «жизнь».
Всё и ничто - просто выбор как гнев или злость.
Все и никто - волк или волчья сыть.
Бросишь кому-то слово - сухую кость
Словно подсказку - пора на луну выть.

Кто ты неважно, сон или чей-то труд.
Тень отпуская, ты уже победил,
Кровью всех ран своих, концом всех причуд
Расплачиваясь за выбор, который тебе не мил.
Можно пропасть, можно спастись без труда.
И все равно кто-то погонит тебя прочь.
И будет душа, маловерная как всегда,
Раненым зверем куда-то брести в ночь.
Будет покой проклятьем, ведь ничего - впрок.
Злым или добрым - за все будешь казним.
Кто ты не важно. Ты будешь всегда - волк.
В этом твой выбор. Зная - что сможешь ты сделать с ним?
Бровь охотника удивленно приподнялась - он ждал совсем не такой песни. «О чем это?» - хотел спросить он, но решил, что ему не нужен ответ. Если мир, в самом деле, прост, пускай он таким и остается.
- Благодарю тебя, почтенный - смуглый кивнул старику, - ты знаешь, о чем поешь.
- И хотел бы не знать, - ответил старик, - но жизнь не позволит. Она делает нас своими учениками раньше, чем мы успеем повзрослеть, и учит тому, как быть волком среди волков, лисой среди лис и человеком среди людей.
Буря уступила; она откатывалась назад, отдавая эти земли, согласно договору, во власть ночи и тех, кто в ночи. Вой ветра больше не был таким злобным, ливень уже не хлестал - он разделился на отдельные струи, все больше истончавшиеся. Трактирщик слышал это по звуку, с каким сталкивались вода и твердь, и по шуму, с каким она покидала водосток. Он покосился на старика. «Сколько же он запросит?», - вот над чем он ломал голову последние полчаса.
Неожиданным фоном к его мыслям стал далекий пока, но ясно различимый звериный вой. Трактирщик вздрогнул и глянул за окно, в темноту, точно мог что-то увидеть там. Потом он вспомнил, что для страха нет причины. Все они были в безопасности за прочными стенами трактира.
Смуглый отодвинул стул и поднялся, потирая плечи, словно после тяжелой работы или точно собираясь работать; человек, заказавший старику песню о волках, и начавший странный и бесполезный разговор, который можно было не слушать, но не слышать - нельзя, прошелся по зале и обернулся к остальным.
- Вы не боитесь? - спросил он.
- Чего нам бояться? - за всех ответил трактирщик и только поморщился, когда звериный - волчий! - вой прозвучал снова - гораздо ближе.
- Говорят, иногда волки приходят по чью-то душу и не уходят пока не получат ее.
- У этого дома крепкие стены, - новый вой почти заглушил должные успокоить слова - волки не собирались, ждать пока трактирщик договорит.
- Да, конечно... а вы, господин охотник?
- Я боюсь только, что эта стая распугает всю дичь в округе, да жалею, что нет при мне крепкого копья и верного друга. Славно бы я поохотился сегодня! - Глаза охотника засверкали, лицо покраснело от жажды охоты, которой не суждено было состояться. Смуглый глянул на него с удивлением и отвесил легкий поклон, признавая его храбрость, а может - его безрассудство.
- Я слишком стар, чтобы бояться смерти, - высказал свое старик-певец и смуглый кивнул, признавая и такую правду.
Собирательница тайн задала смуглому свой вопрос:
- Вы думаете, что это не обычные волки, а оборотни? Что они способны отыскать слабое место в стенах нашей «крепости»?
Смуглый задумался, теребя подбородок.
- Вы ошибаетесь, госпожа, хотя в ваших словах есть правда. Слабое место крепости - не ее стены, а ее защитники.
Трактирщик немедленно вмешался.
- Так по чью же душу пришли волки? - спросил он так, словно знал ответ.
Вой за окнами повторился; казалось, волки уже не могут подойти ближе.
- Может быть, они пришли за вами, господин охотник? Скольких вы истребили за свою жизнь?
- Без счета, - с угрозой ответил тот.
- Или за вами, госпожа? - хозяин трактира пропустил угрозу мимо ушей. - Может быть, вы пожелаете выйти к ним, чтобы узнать и эту тайну?
Женщина без тени какого-нибудь чувства смотрела на него.
- Мое время еще не пришло.
- Время? - Трактирщик тяжеловато повернулся и посмотрел на стоящие в углу водяные часы - никому не нужное украшение убогого интерьера, - для смерти любое время подходит.
- Ваши часы показывают неправильное время, - подал голос старый певец, - то, которое человеку знать не нужно.
- А ты, старик, точно знаешь, что нужно человеку?
- Каждый знает - улыбнулся певец - улыбкой не похожей на улыбку пожилого пожившего человека, - каждый знает, что нужно ему.
- От тебя нет никого толку, - заметил трактирщик с неожиданной злостью. Он недолго выбирал и выбрал самого беззащитного. - Я предлагаю тебе напоследок позабавить нас песней. Гроза закончилась и тебе больше нечего здесь делать.
Буря исчерпала свою ярость и обессилено подалась за горизонт; сейчас за окнами были лишь темнота да волки, пришедшие по чью-то душу.
Двое за столиком смотрели на трактирщика, а трактирщик смотрел на старика. Старый певец смотрел в огонь. Смуглый стоял посреди залы, и никто не сказал бы, куда он смотрит.
- Я не верю тебе, - сказал охотник, поднимаясь - ты не выбросишь на растерзание зверям живого человека! И потом, если открыть двери, им хватит и мгновения, чтобы ворваться...
- Зато кое-кого ждет незабываемая охота! - зло оборвал трактирщик, и вдруг усмехнулся. - Не бойтесь, я пошутил. Но как бы к месту пришлась твоя песня, старик, если бы я решился сделать это!
Старому певцу нечем было на это ответить; он поправил на плече дырявый плащ и промолчал.
- Ты собирался заплатить его жизнью за свою? - спросила женщина так, словно хорошо понимала трактирщика, - почему же не наоборот?
- Потому что я здесь хозяин, - сказал трактирщик почти ласково. - И потом я ведь хотел защитить всех нас.
- Ты ошибся, почтенный, - качнул головой смуглый, - ты никого не защитишь так, как сказал. И не потому, что волки - звери, и ты, будучи подобным им, все же подобен недостаточно, чтобы суметь договориться с ними.
- Почему же? - с прорвавшимся сквозь тихий гнев подозрением спросил трактирщик.
- Потому что ты не знаешь что нужно волкам.
Смуглый пересек зал, и присев на корточки перед стариком, заглянул в его глаза, не отрывавшиеся от огня.
- Не бойтесь, почтенный, никто не обидит вас.
Разъяренный трактирщик, мысленно произнес самое страшное из проклятий, какие знал, но вслух не сказал ничего.
Волки взвыли под окнами.
Старик оторвался от созерцания огня, поправил лежавший на коленях убогий инструмент и, дернув струны, негромко запел, хотя никто не просил его о песне.
- Непреклонен, неприкаян,
Где я, кто я, я не знаю,
Тень среди теней?
Заблудившаяся птица?
Все, что было и случится
По вине моей?
Слаще меда, горше яда
Правда – кара и награда
На любом пути.
Не искавший оправданья,
Знаю я, что это знанье
Мне не обойти.
И сильней стучится в сердце:
Кто я, что за этой дверцей,
Что зовется «Жизнь»?
Есть один ответ, но это
Все равно, что нет ответа:
Все о чем молчишь,
Все что знаешь и не знаешь,
Что находишь и теряешь
Бредя об ином.
Оглянешься - удивишься:
Может быть, ты тоже снишься –
Спишь глубоким сном?
Горячи твои ладони,
А душа - стрелой в погоню
За другой душой.
Вот и все, что есть на свете –
Миг и вечность, шаг и ветер,
В этом – мир большой.
Сто тропинок путь мой свили,
Сто вопросов приходили
К моему костру.
Где я, кто я, я не знаю,
Умирая – оживаю,
А живя - умру.
Вот что это была за песня.
- Ты мудр, - произнес смуглый. - И ты порадовал меня.
- Такой-то песней? - грубо спросил трактирщик.
- Нет. Тем, что он не похож на нас.
- С чего ты взял? С того, что он только и делает, что поет? Так ведь это все, что ему осталось в жизни! - гнев, что заставлял трактирщика говорить, был сильнее прошедшей бури, яростнее волчьего воя, - спроси его, каким он был, прежде чем слабость и седина убили в нем силу! Спроси, скольких он столкнул в пропасть, идя по узкой тропинке между ложью и правдой! Скольким подставил подножку, чтобы перешагнуть через упавших! Скольких убил - своими руками или словами, а может - чужими...
- Я спросил бы об этом тебя, - очень серьезно сказал смуглый. - Но ведь ты уже ответил, выдав свое знание о вещах, которые лучше и быстрее всего превращают человека в волка.
Трактирщик зарычал.
Смуглый тихо и необидно засмеялся.
- Нет-нет, уважаемый, я не хотел сказать и не сказал ничего дурного! Наоборот! Выдавая свое родство с волками - впрочем, не редкое среди людей - ты показал нам всем свою силу. А сила - это то, что уважают и люди и волки.
- Так, по-вашему, все мы здесь, кроме этого старика - родственники волков? - спросил охотник, почему-то решив оскорбиться именно теперь. - Может, мы родня и тем, что ждут, не дождутся, пока мы откроем дверь и впустим их? Может, стоит тогда открыть?
- Сдается мне, что у вас с волками особенное родство, - поддержал его трактирщик, словно только и ждал повода, - может они пришли за вами?
- Нет, - сказал смуглый. - Волки пришли не за мной. Они пришли со мной.
Трактирщик, который, несмотря на весь свой гнев, оставался, прежде всего, хозяином заведения, старого, убогого, но все еще прибыльного - угрожающе выдвинулся вперед, и произнес с нажимом:
- Убирайся из моего трактира!
Смуглый шагнул к выходу, повернувшись ко всем спиной, коротким движением снял засов с двери трактира. Когда он вышел в темноту, наполненную волчьими голосами, голоса эти вдруг стихли. В наступившей тишине, проявив необычайную прыть, трактирщик подскочил к двери и захлопнул ее, отсекая ту тишину от этой, все, что не несло угрозы от всего, что ее представляло. Вовремя. В той, задверной тишине, раздался звук, который услышали все: треск рвущейся по швам одежды, ставшей тесной во время Превращения и бывшей ненужной все это время.
- Оборотень, - сказал трактирщик громко, - оборотень!
Он смотрел на гостей, словно ждал, что они опровергнут его слова... Волки больше не выли. Любой человек, никогда не имевший дела с волками, услышал бы, как они уходят прочь, ведомые своим вожаком. Так или почти так недавно уходила гроза, унося прочь свою силу.
Охотник сидел за столом, словно ничего ни случилось. Женщина встала и подошла к очагу, протянув руки к огню. Старый певец придерживал струны ладонью, словно боялся - как бы они не запели по собственной воле.
- Сколько лет вы скитаетесь, отец? - спросила собирательница тайн.
- Слишком много, госпожа, чтобы помнить, когда все это началась. И слишком мало чтобы забыть почему, - он убрал ладони со струн. - Хотите узнать и эту тайну?
- Здесь нет ничего тайного. Наверное, дети и внуки выгнали вас из дому. Я не причиню вам боли, заставляя вспоминать.
- Боль уходит очень быстро, - заметил старик и даже трактирщик признался себе, что согласен с этим.
- Что же остается? - спросил охотник, вставший у стола.
- То же, что остается на земле от убитого зверя, от тайн, когда они открыты, и от песен, когда все они уже спеты.
- Но ведь это совсем разные вещи! - тихо заметила собирательница тайн.
Трактирщик, вернувшийся за стойку, мельком глянул на водяные часы, и предложил, как ни в чем ни бывало:
- Для каждого из вас найдется комната.
- Я не останусь. - Охотник положил на стол несколько серебряных монет, - мне нужно идти.
- За копьем и другом? - выразил догадку хозяин трактира, - чтобы преследовать волков и охотиться вдоволь?
Охотник посмотрел на него и улыбнулся.
- Смогли бы вы охотиться на тех, с кем говорили вот только что - и продолжаете говорить?
Трактирщик нахмурился и сделал короткий жест означавший лишь одно – «вон».
Охотник ушел.
- А вы, госпожа? - злость все еще клокотала в душе трактирщика, но дело - прежде всего.
- Я останусь. До утра.
- Я покажу вам комнату.
Когда трактирщик вернулся, старик все еще грелся у огня, словно не замечая, что уже очень поздно.
- Оставайся, - сказал хозяин трактира старику. – Будешь, если захочешь, время от времени петь моим посетителям. Я не прогоню тебя.
Глаза старика не спрашивали - почему.
«А потому, - мысленно ответил трактирщик, - что тот, кто привык побеждать, хочет побеждать всегда, и ему нет разницы, кто перед ним. Потому что один раз я принял волка за человека, но больше уже это не повторится. А ты старик не волк и с тобой будет просто».
Старик кивнул, словно услышал мысли трактирщика. «Может быть, - подумал он, - почему бы и нет?». Каждый носит в себе семя своей погибели и своего спасения. Для одних это упрямое желание побеждать любого противника любой ценой, для других гордость, для третьих - запрет Превращения.
- Я принесу тебе одеяло, - сказал трактирщик, которому в голову не пришло предложить старику комнату - он знал, что у певца нет денег.
Оставшись один, старый певец поднялся с лавки и подошел к окну. Темнота уверенно правила миром - так правит своим трактиром его хозяин и так же точно власть эта однажды закончится. Буря ушла, ушли и волки, а люди - те, что пожелали, остались. Старик улыбнулся, вспомнив слова оборотня. Как легко удалось обмануть сородича - только потому, что волку захотелось увидеть в ком-то человека! А люди видят еще меньше, ведь большинству их и правда есть дело только до себя. Трактирщик ошибся дважды: старик тоже был волком; он привык побеждать, но по-своему. Так побеждает тот, кто смеется последним, тот, кто умеет превращать и превращаться, и обладает самой верной, самой лучшей властью - властью над собой.
За окном сияла луна, что выплыла из-за туч глянуть на мир; в свете ее можно было не увидеть, но угадать светлую ленту дороги с отметинами человечьих следов и звериных лап.

Мальчик плакал у погасшего зеркала. Волшебник не утешал его, потому что утешения не помогли бы, и потому что у каждого человека бывают мгновения, когда ему нужно лишь молчаливое сочувствие. Но мальчик плакал недолго. Вытерев слезы, он посмотрел на Волшебника и взглядом попросил: «Можно мне попробовать снова?»
Зеркало засияло.

- Ищи свою Истину, - сказал Волшебник.
Рыцарь кивнул и взялся за седло, спеша отправиться в путь.
- Постой, - Волшебник спохватился, словно забыл сказать о чем-то очень важном, - скажи мне какая она, твоя Истина?
- Истина - это Красота, - сказал Рыцарь, - она может быть яркой или едва заметной, но я узнаю ее, когда найду.
Он сел на коня и поскакал прочь
Его путь не был ни простым, ни легким. Ни раз дорогу ему преграждали неприступные горы и пропасти без дна, не раз его пытались остановить непогода, случай или другие люди. Но ничто не могло остановить его.
А однажды дорога привела его к Замку. У ворот его не было стражей, но когда Рыцарь подошел, то услышал голос, спросивший его:
- Кто ты?
- Я Рыцарь, - ответил он.
- Просто Рыцарь? – насмешливо повторил голос, - не самый лучший, не самый достойный, не самый сильный?
- Нет, - ответил Рыцарь, - не самый достойный, и не самый лучший, и даже не самый сильный.
- Тогда ты можешь войти, - сказал голос, и ворота Замка отворились.
Он вошел, и невидимые слуги встретили его и повлекли вперед; прикосновения их рук были как прохладный ветер, а голоса похожи на щебетание птиц. Порой ему казалось, что он видит легкие скользящие силуэты, но они исчезали так же быстро как тени от взгляда солнца. Слуги провели его в залу, где был накрыт богатый стол; за столом сидела девушка необычайной красоты. Рыцарь едва увидев ее вынужден был опустить глаза, чтобы не ослепнуть - так прекрасна она была. И почти тотчас что-то заставало его поднять взгляд - это прекрасная незнакомка смотрела не него лучистым взором.
- Я Принцесса - сказала она, - будь моим гостем и раздели со мной ужин.
Рыцарь сел и стал есть, не чувствуя вкуса еды. Все мысли его были заняты Принцессой. Он то глядел на нее, щурясь, как смотрят на яркое солнце, то опускал глаза.
- Почему ты смотришь на меня? - с лукавой улыбкой спросила девушка, когда слуги унесли ужин.
- Потому что ты прекрасна, - ответил он, опуская голову.
- Но почему ты опускаешь взгляд?
- Потому что ты прекрасна, - ответил Рыцарь и понял, что оба раза сказал правду. - Прошу тебя, поедем со мной!
Принцесса не спросила, куда и зачем.
- Я поеду с тобой, - улыбнулась она, и от ее улыбки Рыцарь ощутил себя самым счастливым человеком на свете.
Не прошло и часа как они выехали из ворот Замка, который в то же мгновение растаял как виденье.
Пути Рыцаря по-прежнему не были простыми, но он старался оберегать Принцессу от тягот дороги.
Однажды Рыцарь и Принцесса сквозь бурю и метель вышли на огонек, который оказался огоньком в окне трактира. Стучать не пришлось - дверь им отворила худенькая невзрачная девушка, а изнутри трактира послышался голос, от которого, она съежилась и побледнела:
- Амата! Закрой дверь, негодница!
Рыцарь и Принцесса вошли. В трактире было пусто. Ветер на улице тяжело покачивал вывеску, плотно залепленную снегом.
Навстречу гостям тут же вышел кричавший - хозяин трактира, невысокий пожилой мужчина с неприятным лицом.
- Ах, какие гости! - воскликнул он, - заходите-заходите! Здесь вы найдете отличную еду и лучшую комнату, какую только можно купить за деньги. Амата! Принеси грогу сейчас же и займись ужином!
Девушка-служанка поспешно убежала.
Рыцарь и Принцесса сбросили тяжелые от снега плащи и сели за столик. Трактирщик что-то говорил, но Рыцарь слишком замерз, чтобы слушать его. Он бросил ему монету, ожидая, что хозяин немедленно уйдет, получив свое, но тот не ушел. А когда Рыцарь поднял голову, он увидел, что трактирщик пожирает взглядом Принцессу. Это очень не понравилось ему; Рыцарь поднялся, развернув сгорбленные от холода плечи, и положил руку на рукоять меча - только тогда трактирщик исчез.
Ужин был простым и сытным. Рыцарь не привык придираться к еде, но он думал о Принцессе - наверное, гречневая каша с маслом и жареное на вертеле мясо, серый хлеб и эль казались ей слишком грубой пищей.
- Не беспокойся, все хорошо – сказала она, словно угадав его тревогу, и Рыцарь вздохнул с облегчением.
После ужина они поднялись по лестнице, чтобы занять отданные им комнаты. Хозяин сам показывал им дорогу со свечой в руке. Принцесса была поселена в прекрасной комнате - стены, обитые розовым шелком, мягкий ковер на полу, изящная мебель резного розового дерева. Рыцарь был сонный и усталый, он с трудом держался на ногах и надеялся, что через несколько минут сможет, наконец, лечь и отдохнуть. Но вместо того чтобы предложить ему свободную комнату на том же этаже, трактирщик заставил его спуститься и повел куда-то вниз, по скрипучей узенькой лестнице. В голове у Рыцаря мутилось, глаза его то и дело застилала пелена. Узкая лестница закончилась у небольшой двери, трактирщик отворил ее огромным железным ключом и вдруг толкнул Рыцаря в темноту, что была за дверью. Рыцарь упал, больно ударившись об пол, и тотчас словно провалился во тьму.
Очнулся он от холода. Из какой-то щели ужасно дуло, пол на котором он лежал, был ледяным. Рыцарь попытался встать; голова гудела, тело не слушалось, слабое, как после тяжелой болезни. Пояс с мечом исчез, как и все, что было в карманах. Кое-как утвердившись на подкашивавшихся ногах, Рыцарь огляделся; кажется, это был подвал – комнатка с земляным полом и стенами, и массивной, обитой железом дверью. Он с трудом преодолел несколько шагов до двери и толкнул ее - дверь была заперта. Рыцарь постоял, прислушиваясь, но снаружи было тихо. Собравшись с силами, он ударил в дверь плечом. Последнее, что отпечаталось в его памяти - как трактирщик столкнул его с лестницы. «Наверное, он опоил меня чем-то, чтобы ограбить, - подумал Рыцарь и тут же вспомнил, как хозяин трактира смотрел на Принцессу, и ощутил гнев, - если он прикоснулся к ней хоть пальцем, я не пощажу его!».
Дверь не поддавалась, но гнев не давал ему остановиться, и Рыцарь бился о дверь снова и снова, пока не услышал, как снаружи отодвигается засов. Он отступил, тяжело дыша. Дверь открылась – за ней стояла девушка-служанка с маленьким подносом, на котором были миска с супом и хлеб.
- Вам нужно поесть, - сказала она.
- Принцесса! - воскликнул он, - где она?
- Я не знаю... - она не успела закончить.
Рыцарь бросился вперед, сбив девушку с ног, и услыхав, как она вскрикнула, падая, на мгновение ощутил себя бессовестным злодеем. Но нет, никаких сомнений! Ему нужно, прежде всего, найти Принцессу!
Он взбежал вверх по лестнице, к комнате Принцессы. Дверь комнаты была открыта, хозяин трактира с видом победителя стоял перед Принцессой, замершей у окна.
- Волей или неволей, - говорил трактирщик, - но ты будешь моей женой...
- Никогда! - воскликнул Рыцарь, входя в комнату, - никогда она не будет тебе женой!
Трактирщик повернулся к нему. Рыцарь был выше него, моложе и сильнее, но хозяин трактира словно и не заметил этого. Он подался назад, угрожающе подобравшись, точно хищный зверь перед прыжком, и сунул руку под фартук. Рыцарю было все равно, что он там прячет: трактирщик посмел обижать Принцессу, он должен заплатить за это! Сжав кулаки, Рыцарь бросился на него. Но старый трактирщик оказался необычайно проворным - он избежал удара мощного кулака Рыцаря и нанес свой - вынутым из-под передника коротким ножом. Мгновением раньше чем почувствовал боль от неглубокой раны, Рыцарь услышал крик Принцессы, которая бросилась к нему. Трактирщик попытался оттолкнуть ее, но в руке его все еще был нож. Кажется, хозяин трактира сам не понял, как случилось, что рука его вдруг опустела, а клинок оказался в груди девушки. Рыцарь успел подхватить падающую Принцессу, но она уже не дышала. Это было больнее всего – больнее его собственной раны, всех потерь на этом пути, одиночества и отчаяния. Красота умерла, и ничто не могло вернуть ее к жизни. Сквозь пелену душевной боли Рыцарь посмотрел в глаза трактирщику и прошептал «Убийца...» Но трактирщик не слышал его.

Мальчик молчал, но молчаливый его взгляд был красноречивей всего на свете. «Ты разрешишь мне сделать это снова?»
Волшебник кивнул на зеркало.

- ...А какова она, твоя Истина?
Рыцарь задумался, положив руку на седло.
- Я не знаю, - признался он, наконец, - я даже не знаю, что буду делать с ней, когда найду.
Он сел в седло и поскакал прочь.
Его путь, его поиск, не был ни простым, ни легким - пропасти, у которых нет дна и горы, на которые никто не поднимался, люди и случайности. Однажды перед ним предстал Замок, но Рыцарь не стал заходить туда. Как-то раз ему привиделся невдалеке прекрасный Сад, но Рыцарь так и не смог достичь его и потому решил что это всего лишь видение. Однажды над его головой пролетел дракон, но Рыцарь видел много драконов, и он не стал преследовать существо, не угрожавшее ни ему, ни миру.
Он уже начал терять веру в себя, когда дорога привела его к трактиру, легко узнаваемому и без вывески. Дверь его была открыта.
Рыцарь вошел внутрь; в трактире сидело лишь несколько человек.
- Амата! – крикнул трактирщик, улыбчивый господин немолодых уже лет, - грогу и ужин нашему гостю!
Амата, некрасивая девушка в вышитом белоснежном переднике принесла ему грогу в простой деревянной чашке. Рыцарь отхлебнул и подняв глаза, посмотрел на девушку.
- Спасибо тебе, - сказал он.
- Да что вы, - за нее ответил Трактирщик, - не за что, не за что, господин!
Рыцарь удивленно посмотрел на девушку - она потупилась.
- Амата немая, - объяснил трактирщик.
Девушка покраснела. Она ушла, и пока Рыцарь допивал горячий грог, принесла ему ужин. Это был самый вкусный ужин на свете - простые блюда, приготовленные с большим искусством. Рыцарь ел, и все время искал глазами Амату, почему-то ему хотелось снова увидеть девушку. Наконец она появилась, вместе с трактирщиком.
- Амата проводит вас, господин!
Девушка по-детски взяла Рыцаря за руку и повела за собой по лестнице на второй этаж. Комната, куда она привела его, была небольшой и очень уютной – вышитые занавески на окне, искусно сплетенный из цветных нитей коврик, застеленная теплым покрывалом постель, шкаф и столик с ажурными салфетками. Амата повела ладонью, словно показывая ему все это, и посмотрела в глаза, как бы спрашивая одобрения.
- Очень красиво,- сказал он, - спасибо тебе.
Девушка кивнула с улыбкой и тут же вышла, закрыв за собой дверь.
Рыцарь очень устал, он немедленно лег в постель и мгновенно заснул. Ночью ему снилось что-то прекрасное, наверное, счастье, потому что проснувшись, он все еще был счастлив, а сердце его сладко сжималось. Но начав задумываться над причиной, Рыцарь мгновенно потерял ощущение счастья. Он вздохнул и поднялся - нужно было ехать дальше, ведь он так и не нашел свою Истину и даже не узнал, какова она.
Трактирщик накормил его ужином, взял с него одну серебряную монету и отсчитал сдачу медью.
- А где Амата? - спросил Рыцарь, видя, что хозяин сам подает ужин.
- Амата заболела, господин. Она найденыш, ее подбросили под дверь моего трактира студеной зимней ночью, и я не сразу нашел ее, так что девочка чуть не замерзла. Она долго болела и, хотя потеряла голос, но поправилась. С тех пор каждую зиму болезнь возвращается – и каждый год Амате все хуже и хуже.
Рыцарь поднялся из-за стола.
- Я не разбираюсь во врачевании, - признался он, - но можно мне взглянуть на нее?
Трактирщик не спросил, зачем. Он привел его в небольшую комнатку, такую же уютную как та, что снимал Рыцарь. Амата лежала на постели, лоб ее был бледен, а щеки рдели нездоровым румянцем.
- Здравствуй, - сказа Рыцарь, - я слышал, ты заболела. Ты поправишься, обязательно поправишься, вот увидишь! Я видел много больных и все они всегда выздоравливали!
Девушка слабо шевельнула бледной узкой ладонью, лежавшей поверх одеяла, и Рыцарь протянул руку и взял ее ладошку в свою.
...Он не уехал, а остался и стал помогать трактирщику, хотя это совершенно не рыцарское дело. Но помогал он не только в трактирных делах – Рыцарь ухаживал за Аматой и все чаще называл ее так, как подсказывало ему сердце, не произнося ничего вслух. Девушка то начинала поправляться, то снова сдавалась на милость болезни, теряла сон и аппетит и даже не могла сказать, чем ей помочь. Рыцарь научился догадываться обо всем сам – принести ли ей лекарство, развлечь ли чудесной сказкой, или просто молча посидеть рядом. Он научился готовить, чтобы радовать ее всякими вкусностями, потому что трактирщик все-таки был уже очень стар, и ему было тяжело одному готовить для многих. Хозяин трактира не распоряжался Рыцарем как слугой, но просил о помощи как друга, и Рыцарь был рад помочь другу. Лекарь, постоянно навещавший Амату, выходил от нее то хмурясь, то улыбаясь, но однажды он вышел с лицом словно закаменевшим.
- Что случилось? – с замирающим сердцем спросил Рыцарь.
- Она умрет, - ответил лекарь.
- И ничего нельзя сделать? - в отчаянии, придававшим силу надежде воскликнул Рыцарь. Лекарь посмотрел на него.
- Есть одно средство, которое наверняка поможет. Тут недалеко стоит Замок, ты наверняка видел его, когда шел сюда. В Замке живет Принцесса Счастье, и там же, в ее владениях, есть чудесный родник, носящий то же имя. Если ты наберешь из него воды в простую деревянную чашку и принесешь девушке, она поправится. Но никогда и никому еще Принцесса Счастье не давала чудесной воды...
Рыцарь едва дослушав схватил со стола деревянную чашку и бросился к своему коню.
Он скакал день и ночь, чтобы достичь Замка и, наконец, достиг. У ворот его не было стражей, но когда он подошел, то услышал голос:
- Кто ты?
- Я Рыцарь, - ответил он. - Пожалуйста, впусти меня, не загадывая никаких загадок - у меня не времени разгадывать их!
- Войди, - разрешил голос из Замка и ворота отворились.
Едва он ступил за порог, как невидимые слуги повлекли его вперед, прикосновения их рук были как прохладный ветер, а голоса похожи на щебетание птиц. Слуги привели его в залу, где был накрыт богатый стол, а за столом сидела девушка необычайной красоты. Рыцарь едва взглянув на нее вынужден был опустить глаза, чтобы не ослепнуть.
- Я искал тебя, - произнес он, не понимая глаз.
- Ты меня нашел. И что ты теперь будешь делать? – спросила Принцесса Счастье.
- Я буду просить, - сказал Рыцарь, - позволь мне наполнить чашу из твоего родника!
- Я думала, ты попросишь меня совсем о другом. Но зачем тебе моя вода?
- Вода нужна не мне, а одной девушке. Ее зовут Амата....
- Девушке? – перебила Принцесса Счастье. - Мне нет дела ни до каких девушек, как бы сильно они не хотели стать счастливыми.
- Прошу тебя, будь милосердна! - с мольбой в голосе попросил Рыцарь
- До милосердия мне тоже нет дела. Меня называют Счастьем, а счастливые люди безжалостны ко всем остальным и это правильно.
- Тогда разреши мне рассказать тебе об Амате!
Принцесса подумала и кивнула. И Рыцарь стал рассказывать ей о тех простых и замечательных вещах, которые окружают каждого человека, но которых он не замечает, пока рядом с ним нет другого человека. В каждом его слове была искренность; он говорил об Амате, словно она была рядом с ним сейчас и никогда не покидала его. Принцесса Счастье то грустила, то улыбалась... А когда он закончил, почти ослепший от ее красоты, ибо, только глядя в глаза Принцессе, мог рассказывать, она сама опустила глаза.
- Возьми свою чашу, - сказала Принцесса. Она взяла Рыцаря за руку и привела в маленький внутренний дворик. Посреди дворика журчал родник, вода в нем бурлила и кипела, но от нее веяло неизбывным холодом.
- Набери в чашу сколько сможешь, но постарайся сам не касаться воды.
Рыцарь послушался. Он осторожно зачерпнул из чудесного родника, кончиками пальцев ощущая жгучий холод. Вода в чашке немедленно покрылась тонким ледком, иней выступил на деревянных боках чаши. Принцесса - Рыцарь с удивлением заметил слезы на ее глазах - подошла к нему и склонилась над чашей. Слезинка упала на лед и он мгновенно растаял – вода в чаше, прозрачная и чистая, отражала теплое небо осени.
- Благодарю тебя, - сказал Рыцарь и стараясь не пролить воду поклонился той, что была так щедра.
- Не за что, - вздохнула Принцесса Счастье, она больше не плакала, но и улыбка ее была грустной, - нет ли тебя ко мне другой просьбы?
Рыцарь, который мысленно уже был в пути, задумался.
- Пожалуйста, будь так де же щедра со всеми, кто к тебе придет, - сказал он.
Принцесса Счастье снова вздохнула.
- Я обещаю тебе это. А ты пообещай, что не забудешь меня.
- Я никогда тебя не забуду, - улыбнулся Рыцарь, - невозможно забыть того, кто показал тебе, что истинная красота всегда добра, а истинная доброта – красива.
И попрощавшись с ней, он пустился в обратный путь. Рыцарю пришлось идти пешком, чтобы не расплескать воду, конь его послушно шел следом.
Рыцарь спешил как мог. Возле дверей трактира его встретил хозяин заведения, у которого было очень печальное лицо.
- Я опоздал? - спросил Рыцарь, замирая от страха.
- Нет, ты успел, но теперь поспеши к той, что ждет тебя.
Рыцарь поднялся в комнату к Амате.
Девушка очень исхудала за то время, пока его не было.
- Любимая, - сказал Рыцарь нежно, - ты поправишься. Я принес тебе воду из родника Счастья.
Он поднес девушке чашку с водой; Амата разомкнула иссушенные болезнью губы и сделала глоток. Должно быть, вода из родника была удивительной на вкус, потому что девушка все пила и пила, и не могла отрываться... А когда Амата слабой рукой отодвинула чашку от своих губ, она была наполовину полной.
- Любимый, - тихо попросила она, – выпей тоже!
Рыцарь, потрясенный тем, что она, прежде немая, заговорила, подчинился. Вкус воды и в самом деле был удивительным, но Рыцарь понял, что никогда не сможет описать его. С каждым глотком словно пелена спадала с его глаз. Он искал Истину, не зная, какова она. Он видел перед собой красоту, с которой не могла сравниться даже ослепляющая красота Принцессы Счастье, и не узнавал ее. Он жил с радостью в сердце все это время и вот, наконец, понял что по-настоящему счастлив только рядом с этой девушкой.
Конечно, Амата выздоровела, а потом Рыцарь спросил, поедет ли она с ним. Старый трактирщик собирался закрывать свое заведение.
- Я поеду с тобой, - ответила Амата, - я хочу, чтобы мы никогда больше не расставались.
Рыцарь ответил ей не словом, а улыбкой, которая иногда значит больше чем все слова.

Мальчик улыбался.
- Ты счастлив? - спросил его Волшебник.
- Я счастлив, - ответил маленький гость. Оба они не заметили, как пролетела ночь, и гроза кончилась. – Теперь я знаю, что Истина - это любовь. И мне нужно возвращаться к тем, кто меня любит, чтобы они не волновались за меня.
Он поблагодарил Волшебника и ушел, осторожно затворив за собой дверь. Но Волшебник долго еще слышал его шаги, перекликавшиеся со стуком копыт лошади, увозившей Рыцаря и его девушку.

Легко и тяжело быть свободным. Легко, потому что, мечтая об этом, представляешь свободу Даром, и тяжело, потому что этот Дар дает тебе почувствовать ответственность перед собой и миром. Семеро были свободны ровно настолько, насколько готовы были признать свободу людей, отнимающих у других людей все самое ценное, и очень редко – саму жизнь.

Однажды они решили ограбить желтую карету. Зная, что в таких перевозят умалишенных, семеро остановили ее и напали на эскорт, надеясь поживиться. Поживы не вышло. Вышла беда, ибо они еле отбились от оказавшегося на редкость хорошо вооруженным эскорта, пятерки стражников, которые далеко не сразу бросились в бега, спасая свои жизни.
Когда стражи бежали и кто-то из семерых отворил дверцу кареты, оттуда вышел человек средних лет, статный мужчина с сединой в темных волосах. Блуждающая улыбка цвела на его лице, и она стала еще ярче, когда он увидел, что не один здесь.
- Здравствуйте, - сказал он им, всем сразу, - как хорошо, что мы встретились. Я король. А кто вы?
Никто из семерых не решился ответить ему, и никто не прикоснулся к нему, хотя его одежды были красивы и дороги, и непонятно было, в самом ли деле этот человек - король, или это его прозвище. Но молчание семерых ничуть не огорчило короля. Сев на ступеньку желтой кареты он снова заговорил:
- Я хочу рассказать вам свою историю – как я стал королем. Только, пожалуйста, не перебивайте меня, моя история длинна и я сбиваюсь, если мне задают вопросы во время рассказа. Правда, многие не верят мне, но клянусь, все так и было!
Семеро переглянулись. Бет-Медведь пожал плечами и сел на брошенную наземь попону, остальные последовали его примеру, словно кто-то приказал им это, или если бы ничего другого им не оставалось, едва отдавая себе отчет в том, зачем это делают.
Король улыбнулся, казалось, он и не ждал ничего другого; неспешно, неторопливо, цепляя к слову слово, и фразу к фразе он начал сплетать свой рассказ:
- Я был простым, бедным юношей, когда Далекая Страна позвала меня впервые. Знаю, вы скажете, - такой страны не существует, так называют мир грез и мечтаний, чудес и волшебства… Все это так, но это – не вся правда. Такой страны нет – для того, кто не верит в нее, я же верил всегда, и вот она позвала меня. Я оглянулся и увидел, как расступаются деревья, и пролегает меж ними Дорога. Она была похожа на проблеск ясного синего неба среди туч, и я ступил на нее, слыша зов труб, песню горнов, побуждающие идти… Я спешил, не глядя по сторонам, и только когда солнце ударило мне в глаза, а ноги завязли в белом песке, понял, что оказался в пустыне, где раскаленным воздухом было трудно дышать.
Я оглянулся – никого и ничего не было вокруг, но впереди у самого горизонта яркой звездой горел Замок и он был моей целью. Я шел к нему, видя порой среди песка алмазы, ослепительные в своей красоте, и я собирал их, пока сума моя не стала так тяжела, что я не смог уже нести ее. Тогда я выбросил камни вон и обнаружил что запас мой скуден.
Сколько я шел – не знаю, но силы мои были на исходе, воды не осталось, а из еды – лишь корка хлеба. Миражи вставали передо мной, ослепительные, манящие, и порой я бросался вперед, обманутый ими. Все было видимостью – фонтаны и зеленые деревья, прекрасные девушки и лакомые яства… Я падал, поднимался и снова падал. Черные и желтые змеи скользили мимо, бредовые видения не оставляли меня и глумящийся хохот преследовал каждый мой шаг.
И вот среди этого бреда я увидел иное – золотого коня с шелковой гривой, касавшейся белого раскаленного песка и струящейся по нему серебряным ручьем. Конь подошел ко мне, и я услышал его дыхание и понял – он живой, из плоти и крови, как и я. В глазах его была готовность везти меня хоть на край света.
Я потянулся к нему, но он отпрянул. Тогда я достал последнюю оставшуюся у меня корку хлеба и на ладони протянул ему.
- Возьми, если хочешь. У меня больше ничего нет.
Он понюхал хлеб, фыркнул и тряхнул головой, словно давал понять – ему не нужно никакой платы, и позволил забраться ему на спину.
Я был так слаб, что мог только держаться в седле, но Конь знал, куда меня нужно везти; он шел осторожно, неторопливо, но Замок приближался так быстро, что я не верил своим глазам. Не прошло и часа, как он доставил меня к воротам замка. Я спустился на землю, и чудесный скакун исчез, как и не был.
Ворота Замка отворились со странным звуком – словно кто-то запретил им скрипеть и они изо всех сил сдерживались, но порой голос несмазанных петель все же прорывался сквозь тишину. За первыми воротами оказались еще одни, и еще. Третьи отворялись в залу, чей потолок украшали серебряные звезды, а стены звенели от хрустальных подвесок, собранных в длинные цепочки. Последи нее возвышался трон с высокой спинкой, словно составленный из растущих вверх ледяных сосулек. Он манил меня и я шагнул, но что-то вдруг упало у самых моих ног – то звезда сорвалась с потолка и ударилась о каменный пол, чтобы мгновение спустя прорасти цветком…
Я шел, а звезды все падали и уже весь пол был усеян цветами, белыми и золотыми, и в пяти шагах от трона я остановился, любуясь ими. Цветы были прекрасны и я не мог идти по ним… Тогда я сел на пол и посмотрел вверх, на потолок, синий как небо. Вглядевшись, я понял, что это действительно небо и что сижу я на поляне и ветер шевелит стебли цветов, и не нужно беспокоиться ни о чем.
Откуда-то послушалась музыка и появились люди в богатых одеждах и масках. Они смеялись и танцевали, безжалостно вытаптывая цветы, и я подумал – отчего они так жестоки, неужели не видят ни цветов, ни неба? Люди в масках затевали разные игры, но я все сидел на клочке не вытоптанной травы с несколькими цветами, что жались к моим ногам как дети, и ничто не могло поколебать моего спокойствия.
Но вот среди людей в масках появилась высокая женщина в белом. Лицо ее было закрыто вуалью; она шла между людьми и все, кого коснулась хоть тень ее замирали и опускали головы, словно предаваясь внезапной печали… Она шла, и следом за ней струилась музыка.
Женщина подошла ко мне, коснулась моего плеча, улыбаясь сквозь вуаль, и я вдруг стал командующим огромного войска, в которое превратились все эти люди, рыцари, и их дамы, шуты и менестрели. Вдалеке, у холма стояло другое войско, а за нашими спинами был Замок, прекрасный как никогда.
- Если ты победишь, то станешь королем, - сказала женщина в белом, - впрочем, ты можешь стать им, и проиграв.
- Как так? – удивился я, но она только улыбнулась и, махнув рукой, повела свое войско в бой.
Он был коротким и яростным, но мы победили и когда возвращались к Замку, нас встречали фанфары, воспевающие победу. Впрочем, кроме торжества в их гимне была и печаль, такая же, какую я заметил в глазах женщины в белом сквозь ее вуаль. Так, в печали, я сел на трон, чувствуя себя не победителем – пленником в Замке, хотя меня называли королем и пели мне хвалу.
Почему люди считают, что быть королем легко? Мне приходилось молчать, когда говорили ложь, и лгать в ответ на правду, познавать власть золота и власть слова, быть господином для всех этих людей, которые ничего обо мне не знали… Когда я начал уставать, Она снова пришла ко мне, та женщина в белом платье, и хотя теперь она выглядела иначе, я узнал ее.
- Теперь я знаю, как можно выиграть, проиграв, - сказал я, - помоги мне!
- Чего же ты хочешь?
- Свободы. Той, что так просто потерять и так нелегко найти.
- Оглянись, - сказала она тогда.
Я оглянулся… и увидел тропинку, простую луговую тропу, что бежала меж холмов. Тонкий, нежный аромат цветов царил надо всем этим, и не было ни Замка, ни докучливых придворных, ни неотложных дел. Я снова посмотрел на Нее.
- Ты не дашь мне коня?
- Он не нужен тебе. Тропинка извилиста и длинна, но ты должен идти по ней сам и сам дойти туда, куда пожелаешь, а иначе – какая же это будет свобода?
Я поблагодарил Ее и ушел, а потом все было просто и легко. Я помню, что был королем, и это наложило на меня свой отпечаток, но люди сначала смеялись над моим рассказом, потом позвали других, строгих людей, которые силой усадили меня в эту карету… вот и вся моя история.
Король вздохнул и грустно улыбнулся напоследок.
- И все-таки я хотел бы вернуться – ведь Далекая Страна так прекрасна! И не обязательно быть в ней королем, как это не обязательно нигде, чтобы видеть краски мира, слышать голоса мира и любить его так, как только позволит большое горячее сердце.
Семеро хмурились, не зная, что делать со всем этим. Никаких иных ценностей в желтой карете не нашлось. Особенно недовольны были Арреди, по прозвищу Лихо и вечно мрачный Элат – Тень. Переглянувшись, эти двое обменялись недвусмысленными знаками, и Арреди шагнул к королю, на ходу обнажая клинок.
Вишала хотел вступиться за короля, но не успел. Оллах-Шутник заступил дорогу Арреди.
- Не гневи Богинь, Лихо! Этот человек не в своем уме и находится под Их защитой.
- Тогда пусть Они и защитят его, – оскалился Арреди, поглядывая через плечо Оллаха на сумасшедшего короля, - или ты собираешься заботиться о нем и беречь его до самой старости?
- Нет. Пусть уходит.
Элат улыбнулся – улыбкой человека, который только и ждал, что его оскорбят, чтобы оскорбить в ответ.
- Не гневи Богинь, ты сказал? Каких Богинь? Люди куда опаснее.
- Можно оставить все как есть, - вмешался Той по прозвищу Греза. - Этот человек может оказаться полезным.
- Чем может быть полезно это бревно, имеющее руки и ноги, но лишенное мозгов?
Той – Греза поморщился – он не любил открытой грубости.
- Не знаю. Но бесполезных людей не бывает.
Арреди и Элат снова переглянулись, и, кажется, пришли к согласию. Клинок вернулся в ножны, но темные глаза Арреди ясно говорили о том, что ни он, ни его товарищ Элат и не подумают заботиться о сумасшедшем Короле.

…Король и вправду оказался не совсем бесполезен. Когда его привели в берлогу, не заслужившую названия дома, он улыбнулся, посмотрев вокруг, прижал ладони к стене и некоторое время стоял, словно прислушиваясь к чему-то.
- Это не похоже на мой замок, - сказал он после, - но это хороший дом.
Услышав это, Арреди фыркнул и отвернулся, продолжая свое излюбленное занятие - правку клинка.
Из неясного опасения сумасшедшего Короля в первую же ночь надежно связали – он не оказывал сопротивления, хотя по выражению его простоватого лица можно было понять, что он огорчен. Вишала долго не мог заснуть и все прислушивался к чему-то в темноте… Сумасшедший не спал. Он шептал странные слова о чем-то таком, чего, наверное, никогда не существовало на свете.
- Она прекрасна и светла, близка и далека. Как в море в ней не видно дна, а потянись – дрожит рука. Ты можешь стать, ты можешь быть любым в далекой той Стране – лететь, бежать, шагать и плыть на высоте и в глубине, за далью волн на самый край, за тишиной, за сонмом стай… Зовущий сердце вечный край, то близок, то недостижим, там краток март, и долог май, и вечно что придет за ним. Далекий край, волшебный свет… рука в руке, огонь в окне. И только след, бегущий след укажет путь тебе и мне.
Под его бормотание Вишала уснул.
Едва проснувшись на следующее утро, Король занялся поправкой ненадежных кривоватых стен берлоги и внутренним ее убранством, даже не спросив о завтраке. Его руки были сильными и умелыми и, казалось, сами стены слушаются его, спеша принять то положение в пространстве, которое он хочет придать им. Никто не торопился помогать Королю. Оллах как обычно отправился в чащу, прихватив с собой Бета-Медведя, Ларел, Арреди и Элат отравились на дорогу – стеречь путников и обозы, а за одно и посмотреть не оставили ли они чего-нибудь в сброшенной на обочину желтой карете.
Той-Греза, прозванный так за неуемную фантазию, внимательно наблюдал за обоими – за Вишалой и за сумасшедшим Королем, пытавшимся починить единственный трехногий стул, четвертой ногой которого служило полено.
Вишала неловко сшивал обветшавшие шкуры в меховое одеяло и тоже наблюдал за Королем. Со стороны его усилия превратить берлогу во что-то приличное казались смешными, но так или иначе они привели к удивительному результату: берлога стала казаться уютнее и просторнее, словно Король раздвинул ее стены. И все же это была та же земляная дыра, выкопанная под корнями гигантского дерева, упавшего не меньше века назад.
Когда, наконец, Король немного угомонился и присел у окна, Той подошел к нему.
- Слушай, если ты и вправду был Королем, то, наверное, был богатым?
Король пожал плечами.
- Да, в сокровищнице было и золото, и серебро… Но заешь, я понял, как хорошо быть бедным.
- Что же в это хорошего? – усмехнулся Вишала, - не иметь гроша в кармане и своего угла…
Король помотал темноволосой головой.
- Я не об этом. Хорошо не иметь богатства, которому могут позавидовать и которое можно отнять, такого, что свяжет тебя по рукам и ногам. Даже сокровище мудрости можно оспорить… Я прочел нимало книг и даже пытался писать книги… Зачем? Сердце нужно заполнять, а не бумагу.
Вишала вздохнул. Король казался вполне разумным, но, увы, только лишь пока не начинал говорить. Не удивительно, что его сочли сумасшедшим за дикую и красивую сказку о Далекой Стране.
- И что же, - не успокоился Той-Греза, - у тебя ничего не осталось от тех сокровищ? Совсем ничего? Ты не захватил с собой на память о Далекой Стране захудалого камешка, дырявой монетки, дешевого ожерельица? Не вынес из пустыни ни одного алмаза?
Как никто из семерых, Той обожал как само богатство, так и разговоры о нем. Он не был жаден, нет, но страсть его была сродни болезни.
Король задумчиво потянулся к карману (обыскать его так никто и не решился), вывернул наизнанку один, второй, обнаружив кучу всякой всячины, собранной без смысла и цели. Потом полез за пазуху, доставая кожаный шнурок, и разочарованно покачал головой – на шнурке ничего не было.
- Когда-то я носил на поясе ключи от сокровищницы… но я потерял их и, боюсь, больше уже не найду.
Той равнодушно отвернулся от него.
- Ну, еще бы…
- Если бы я только мог, я бы проводил тебя в Далекую Страну по своему пути, - неожиданно серьезно сказал Король, - но боюсь Та, Что в Белом, не пустит меня. Я сам отказался и сам ушел. Выбор дается лишь раз, а дальше ты должен жить с тем, что выбрал.
- А может, все-таки попробуешь? – Вишала заметил, как вспыхнули огнем глаза Тоя и решился вмешаться:
- Да отстань ты от него! Разве не видишь – он болен.
- Ничего я не вижу, - буркнул Той-Греза, - кроме одного – вся эта история имеет под собой основу.
- Зачем тебе здесь богатство? Ты не сможешь потратить его и не сумеешь унести отсюда. Если конечно не начнется еще одна война. Никто не позволит чужаку стать здесь своим, разве что в качестве раба…
Греза зло оскалился.
- Да я готов ноги лизать здешним нищим, чтобы поменяться с ними местами! Быть нищим – это хоть что-то, оттуда есть только один путь - наверх, к богатству! Быть ничем, как мы, пустотой на карте, помехой, камнем, об который споткнулась Судьба – это хуже всего. Нам ведь не уйти, это правда, и оставаться нельзя. Чаща не желает кормить нас, потому что мы чужие ей, как и всей этой земле!
Он замолчал и провел руками по лицу, словно стирая холодный пот. Вишала мрачно смотрел на него, потом отложил шкуры и вытянул из-за ворота цепочку с медальоном. В такие мгновения, как это, когда отчаяние и чувство бесполезности, бессмысленности существования проникали в его сердце, достаточно было одного взгляда на Эллувин чтобы успокоиться и обрести надежду. Надежду на то, что пока он дышит все еще можно изменить. Той заметил его движение.
- За что это ты схватился? – спросил он мрачно, - что за талисман?
- Сам посмотри, - Вишала протянул ему открытый медальон, не умея объяснить словами.
Той сграбастал безделушку шершавой ладонью и вгляделся.
- Кто она – спросил он через минуту, - Богиня?
- Всего лишь Эллувин. Это значит «свет твоего сердца».
Губы Тоя растянулись в тонкую бледную нить.
- Ты смеешь говорить «всего лишь»! Она так прекрасна…
Заинтересовавшийся их разговором Король подошел и заглянул в медальон.
- Сокровище… настоящее сокровище, - произнес он с чувством похожим одновременно и на радость, и на печаль, - если можно… я хотел бы рассмотреть получше.
Той неохотно отдал ему медальон, Король взял безделушку осторожно, словно ребенка из колыбели и поднес к самому лицу.
- Эллувин… Вот как выглядит настоящее сокровище, которое нельзя отнять, и украсть, и оспорить. И уничтожить тоже нельзя. Жаль, что в моем Замке не было ничего похожего… да, наверное, и во всей Далекой Стране. Но ведь Страна – это просто страна, она может обмануть так легко, что не заметишь этого сразу. А Эллувин не обманет, потому что она настоящая.
- Выходит, твоя Далекая страна - ненастоящая? Тогда и ты – ненастоящий король? - выхватив медальон из рук сумасшедшего, зло выкрикнул Той.
- И да, и нет, - сказал Король, - и да и нет…

…Кем он был на самом деле? Кем был до того, как стал Королем и почему им стал именно он? Почему так легко отказался от всего – от власти и от сокровищ? Такие вопросы задавал себе Той-Греза, задавал, но не мог найти ответа, не правильного, ни неправильного – никакого. Много злости было в нем, той, о которой не знаешь, пройдет ли она когда-нибудь или останется с тобой навсегда. Однажды он не выдержал и, подойдя к Королю, занятому приготовлением нехитрого ужина, спросил, порывисто сжимая руки:
- Скажи почему? Почему в нас столько противоречий?
Против своего обыкновения Король не улыбнулся.
- Есть вещи, которые мы делаем лучше всех и за это нас любят. Есть другие, которые мы умеем делать хорошо – за них нас ненавидят. Хотим мы того или нет – мы дети противоречивого мира, имеющего двойное имя, и потому не можем спокойно жить с тем, что он дает нам.
Тою захотелось ударить Короля… но через мгновение это желание прошло, и он просто усмехнулся усмешкой жестоко обманутого человека.
- Да… разве можно ждать иного ответа от безумца? Тогда скажи мне, почему меж нами нет, и никогда не будет равенства?
- Равенства? – Король удивился и даже задумался на мгновение, - потому мы что рождаемся несвободными, получая от родителей вместе с жизнью и веру в неравенство людей. С чего все началось? Может быть с этого.
Он поднял с пола камешек, простой серый голыш и протянул его на ладони Тою.
- С этого? С камешка, каких много на любой дороге?
- Нет… вернее – не совсем. Вот, послушай! Шел по дороге человек, шел себе безо всякой цели, не торопясь, не спеша, и вдруг споткнулся … Он посмотрел вниз и увидел маленький камешек. «Вот гадкий осколок серой скалы! – сказал споткнувшийся, поддевая камень ногой, - да как он смеет?.. Это же просто камень под моими ногами, пустая порода, медленно обращающаяся в пыль с течением лет, а я – человек и моя доля – гордо идти по дороге, и никто и ничто не может остановить меня!» Так он и отправился дальше по своей дороге без какой-либо цели, а камень, отброшенный в сторону, остался лежать на обочине… и честное слово, там ему было куда спокойнее…
Король замолчал, ясно было, что у его истории должна быть мораль, но он не произнес ее.
- Ну, хорошо, - вздохнул Той, - пусть так. Но ведь камень - это всего лишь камень!
- Все говорят так, - печально, словно сказанное близко касалось его, ответил Король, - и что получатся? Жизнь становится невыносимой.
- Так уж и невыносимой? – усмехнулся Оллах, - а что тогда ты скажешь о смерти?
- Все, или ничего. Это зависит от того, что вы хотите услышать.
Той устало отвернулся.
- Как жаль…. Как жаль, что простого человеческого языка ты не понимаешь, а разговаривать по-твоему я не умею… Но как бы мы поговорили с тобой!

Все относились к изменившемуся Тою по-разному. Арреди и Элат бросали на него мрачные взгляды, Бет жалел его, считая что он заразился сумасшествием от Короля – и наверное так оно и было. Оллах однажды попытался вытряхнуть из него дурь с помощью кулаков, но Той просто не позволил избить себя. Ларел-Ржавый делал вид, что ему все равно, но внимательно наблюдал за Тоем.
…А Чаща продолжала поставлять им пищу так щедро, словно это всегда было ее единственным назначением…
Однажды снова проснулась Птица-Тоска. Так ее назвал Ларел и не без причины – в песнях этой Птицы каждый слышал напоминание о доме, о родной земле, куда им не суждено было вернуться; от таких песен в сердцах бывших солдат просыпались отчаяние и печаль.
- Опять эта треклятая птица! – выругался Оллах, - не угомонится даже в такой мороз!
Это была правда: весна весной, но холода стояли жуткие, и перемен к лучшему не ожидалось.
- Что им сделается, - усмехнулся Ларел, - птицам и дуракам! С ними никогда не случается ничего плохого, хотя и те и другие всегда поют только одну – свою собственную песню…
Король, дремавший в углу, вдруг проснулся и, прислушавшись к отчаянно звучавшим трелям, спросил:
- Хотите, она перестанет петь?
Арреди и Элат наградили короля ядовитыми усмешками.
- Эй, дайте ему лук и стрелы, он хочет отправиться в лес и подстрелить несчастное создание!
- Ах, будьте любезны, ваше Величество, окажите нам эту милость!..
Король выпрямился и посмотрел за злобствующего Арреди-Лихо так, что тот подавился своими же словами. Потом он подошел к окну и тихо запел странную колыбельную, от которой совсем не хотелось спать…
- Тишина. Легли туманы,
Нет в ночи ни огонька.
Спи, пусть мчит в чужие страны
Душу сонная река.
Там ни горя, ни утраты,
Лето вечное звенит…
Баю-бай, мой друг крылатый,
Этот путь для всех открыт.

Баю-бай, покоя мало
В каждой и жизни и судьбе.
Но пускай в него, усталый,
Вдруг поверится тебе!
В жизни вещной, в жизни сущной
Все идем как по ножу…
Баю-бай, на сон грядущий
Диво-сказку расскажу.

О надежде и удаче,
О далекой стороне,
Где от радости заплачешь
И утонешь в тишине,
Где откроешь тайну утра,
Гавань ночи, дверь зари.
Где легко молчать, и мудро
О бессмертье говорить.

Баю-бай… Легки оковы
Бренных тел, что сон сковал.
Но восходит солнце снова –
Путь потерян, ключ пропал
От дверей… но где те двери?
Не бранись и не страдай.
Надо только очень верить -
Ночь вернется. Баю-бай.
И Птица-Тоска замолчала, точно усыпленная колыбельной, которую она просто не могла слышать со своего насеста в Чаще. Это было чудо, произошедшее на глазах семерых, и в тот миг никто из них не усомнился в нем.

Что-то случилось со всеми ними. Элат и Арреди стали жестоки с Королем, а заодно и с Тоем; Оллах по несколько дней пропадал в Чаще. Бет-Медведь повадился спать сутками, Ларел, лихорадочно спеша, и не видя ничего вокруг, выстругивал из дерева фигурки странных существ, полулюдей-полузверей, Вишала отыскав старую раздолбанную лиру, дни напролет пытался извлечь из нее хоть что-то похожее на музыку.
Неизвестно, чего добивались Элат и Арреди, продолжая на пару изводить Тоя, но результат явно оказался не тем, которого они ждали. Однажды Той выкрикнул им в лицо со щемящим надрывом, как кричит смертельно обиженный ребенок:
- Я скоро уйду! Уйду в Волшебную Страну!
- Ну да, к своей королеве, - усмехнулся Элат, - так она тебя там и ждет! И кто же будет твоим проводником – не этот ли лунатик?
- Хороша парочка! Один – полный дурак, а второй готовый вот-вот свихнуться и даже мечтающий об этом!..
Элат и Арреди еще долго перебрасывались ехидными замечаниями но Той, не отвечая им, гордо удалился в свой угол, который теперь делил с Королем.
- Ну, нет, так дело не пойдет – заметил Элат. – Один ненормальный – еще куда ни шло, но двое… Завтра же сведу этого «короля» в Чащу и там… оставлю его, - он усмехнулся, заметив неодобрительный взгляд Бета.
Ржавый на миг оторвался от своих поделок.
- А может быть он прав? Может это лучше всего - уйти?
- И ты туда же? – возмутился Элат.
Ларел жалко улыбнулся и снова принялся за свою резьбу. Вишала попытался поговорить с Тоем, но разговора не вышло, словно между ними стояла стена, через которую не докричаться было друг до друга…

Этой ночью Вишале приснился потрясающе красивый сон о Волшебной Стране. Он видел дорогу, обычную, с камешками и травой на обочинах и мелкими белыми цветами… Впереди что-то ярко сияло, неизбывно маня и обещая, что там, у Недостижимого Горизонта путник найдет все, что пожелает. По этой дороге шли двое – сумасшедший Король и Той-Греза. На миг оба оглянулись, улыбнулись Вишале, и продолжили путь, а он, понимая, что больше никогда не увидит их, обиделся - могли бы хоть подсказать, стоит ли идти, ведь они-то знают точно…
Он проснулся разом, точно от толчка. Яркий сон сменился действительностью: Оллах и Бет о чем-то громко споря, стояли у закутка Тоя, шкуры были откинуты, и видно было, что уголок пуст. Вишала поднялся и подошел к ним.
- Что случилось?
- Той и Король исчезли. И никто не слышал, как они уходили.
- Но только не через дверь, - заметил Арреди, входя в берлогу, - следов на снегу нет, да и дверь замерзла так, что бесшумно ее не открыть.
Элат, сидевший в углу, хмуро взглянул на друга.
- И что все это значит? Я видел сон…
- И я тоже!
- И я…
- И мне приснилось…
- …как они уходили, - закончил за Бета Вишала. Оказалось – все видели одно; потрясенное молчание повисло в воздухе. Но ведь так не бывает… так просто не должно быть!..
Заметив валяющийся на шкурах в углу медальон Эллувин, Вишала поднял его и спрятал подальше.
- В Бездну все тайны и чудеса. - Арреди хищно улыбнулся одной из тех улыбок, что так шли ему. – Мы чужие в чужой стране. Никто здесь не пожалеет нас, а если мы станем жалеть других что это будет за жизнь?..
Слова его стали пророчеством. Никто не собирался жалеть их и Чаща вновь показала свой норов, превратившись в ту же непримиримую, полную злобы сущность, какой была до этого. Шестеро взялись за старое.

Это было довольно большой и на удивление плохо охраняемый обоз. Шестеро без труда устранили четырех охранников, двое предпочли спастись бегством. Впрочем, вскоре стало ясно, почему: купец - хозяин обоза, не вез ни дорогих тканей, ни золота, ни камней, ничего привлекательного и, скорее всего, плохо платил охране. В двух повозках лежали ржавое железо и старое, неузнаваемо покореженное оружие.
- Хлам, - холодно и спокойно сказал Элат и потянулся к кинжалу, еще не попробовавшему сегодня крови, - может какому кузнецу и сгодится, но только не мне.
Его глаза отыскали купца, стоявшего спиной к борту возка с полукруглым тентом в котором он ехал. Купец сохранял достоинство и самообладание несмотря ни на что.
- Ты должен заплатить за это и тогда мы, может быть, отпустим тебя.
- У меня ничего нет. Только это… - купец кивнул в сторону повозок с железным ломом.
Тут же словно в ответ на его слова раздался визг и через мгновение Арреди, шаривший в крытом возке, выволок оттуда золотокожую девушку в хорошенькой хоть и сильно потрепанной меховой шубке.
- А это кто? Твоя дочка?
Купец сморщился.
- Нет. Моя рабыня.
Элат внимательно посмотрел на купца, потом перевел взгляд на рабыню.
- Я вижу, она дорога тебе... не будешь против, если мы оставим ее себе?
Купец помрачнел, но не сказал ни слова.
- Ты это серьезно? – удивился Арреди, - на кой тебе вдруг понадобилась рабыня, когда самим есть нечего?
- Заткнись, - мягко, почти нежно сказал Элат и Арреди умолк, сообразив, что выставил их дураками, - я, конечно, пошутил, но если у тебя и в самом деле больше ничего нет, ты умрешь.
Купец отлепился от возка и уставил рука в бока.
- Я знаю таких, как вы, - усмехнулся он без тени страха, - вы все равно не оставили бы мне жизни.
Таких людей и такую смелость они тоже встречали в своей недолгой разбойничьей жизни… Арреди шагнул к купцу, поднимая клинок, но чья-то рука легла ему на плечо, остановив на полдороге.
- Нет, - сказал Оллах, - я беру ее, а он пусть идет.
Арреди уставился на него так, словно на месте Оллаха стояла Младшая Сестра, Госпожа Смерть в облике Дамы Рока – жуткого вида старухи.
- Ты что, успел влюбиться в эту девку? Да здесь и смотреть-то не на что!
Это была правда – девушка было чудовищно худа, так что и шуба не могла скрыть этого.
- Это мое дело. Она нужна мне, и я буду заботиться о ней сам.
Лихо, кажется, просто не нашелся что ответить. Вставив клинок в ножны, он отвернулся. Элат хищно улыбнулся купцу - если бы волк мог улыбаться, это была бы именно такая улыбка.
- И в самом деле… забирай свое железо и уходи.
Было странно, что Элат согласился с Оллахом так быстро, Элат, по прозвищу Тень, который никогда не упускал случая показать свой подлинный нрав. Он никогда ни с кем не спорил, но поступал так, как обещал, всегда получая то, что хочет и даже неугомонный, бешеный Арреди опасался его. Но Оллах был не из тех, кто боится.
- Как тебя зовут? – спросил он девушку, что, дрожа, ожидала своей участи.
- Сора, господин, - тихо, как пищит полузадушенная мышь, ответила она, - меня называют Сора, но это ненастоящее имя.
- Какое же настоящее?
Видно, что-то понравилось ей в лице разбойника, что-то дало ей надежду, и девушка вдруг улыбнулась и ответила без страха и отчаяния:
- Лиловый Цветок, господин. Это мое настоящее имя.
Купец рванулся к ней, сжав кулаки, и бешено сверкая глазами, но наткнулся на преградившего ему дорогу Элата.
- Глупая девка… ты так и останешься навсегда рабыней! – яростно бросил он.
Кажется, никто кроме Элата не обратил внимания на его слова. Неизвестно, хорошим ли он был солдатом – разбойник из него получился хороший.

Женская рука вносит свои изменения в любое жилище. Можно злиться, можно запрещать женщине делать то, что близко к ее предназначению, можно даже бить ее – от этого ничего не изменится. Берлога по ее желанию станет дворцом, а дворец – берлогой…. Рабыня Сора внесла свой вклад в превращение их временного жилица в нечто достойное человека. Вишала и Бет ответили ей на это благодарностью, Ларел равнодушием, Элат – презрением, Оллах – заботой и вниманием, Арреди – яростью.
Рабыня оказалась танцовщицей. Познакомившись во всеми более или менее, и прижившись в тех условиях, которые были, наверное, не худшими в ее жизни, она стала смелее и однажды вьюжным вечером раскрыла перед ними свой дар.
Чаща снова стала щедрой к шестерым. Никто не мог объяснить этого, но никто не искал объяснения. Оллаху было не до этого – странная рабыня все больше занимала его. Девушка не была красивой, чудовищно худая, с коротко обрезанными волосами и спиной познавшей кнут… он так и не смог понять, что заставило его заступиться за рабыню.
Оллах сидел у огня, слушая рассказ Ларела; Сора, закутавшаяся в шкуры, прижималась к его плечу.
- А однажды моя невеста попросила достать ей цветок, один из тех, что растут высоко в горах… Как странно, я готов был отдать ей гораздо больше, но он захотела всего лишь цветок…
- Вовсе не странно, господин, - заметил Сора, почти никогда не встревавшая в их разговоры, - Цветок с гор – знак подлинной любви.
Ларел впервые посмотрел на нее с интересом.
- Оказывается, ты знаешь о любви?
- Как знают все, даже тот, кто не любил… вы не верите мне, господин? – она высвободилась из вороха шкур и поднялась на ноги, - тогда я должна показать вам. Вы рассказали о любви и цветке – я расскажу о них же, но не словами.
Она встала посреди берлоги, огляделась внимательно и чуть тревожно, задумчиво прошлась, точно ощупывая земляной пол ступнями, и вдруг повела плечами, вскинула руки, взрываясь каскадом жестов, легких, скользящих шагов, похожих на взмах крыла бабочки, намеков и недомолвок…
Это был танец, совершенный танец души, для которого не нужна музыка. История Ларела, рассказанная движениями танца, говорила о том, что любовь – это цветок и никакие дары не подходят ей лучше, чем цветы земли и верность…
Хорошо это или плохо, но танец быстро закончился. Девушка юркнула обратно в ворох шкур, уставшая от того, что сотворила здесь и сейчас, превратив берлогу в огромный мир, где было место для всех.
- Теперь понятно, - Элат первым нарушил молчание, так как никто другой не мог решиться на это, - понятно, почему он так не хотел терять ее, этот купец, и так взъелся, когда рабыня назвала тебе, Шутник, свое настоящее имя.
- Что?.. – Оллах с трудом вернулся в реальность, как и остальные, даже бешеный Арреди был зачарован танцем, - о чем ты говоришь?
- О том, что рабы в этой стране имеют два имени – для всех и для своего господина, который согласится заботиться о них, и к которому они привязаны. Свое настоящее, «хозяйское» имя раб называет другому человеку, когда желает сменить хозяина, если тот не мил ему. За это раб платит высокую цену, но это его право… странные здесь все же порядки!
- Выходит, она сама выбрала меня? Я ей понравился?
Элат скривился.
- Такие вопросы надо задавать ей, а не мне.
Сора, вновь прильнувшая к плечу Оллаха, опустила глаза.
- Да, господин. Старый хозяин обращался со мной хорошо, но он не любил меня. Я хочу, чтобы меня любили.
…Вот так – и за это, за эти слова можно отдать полмира и никто и ничто, даже издевательский хохот Элата, не могло этого изменить.

Иногда случается такое – маленькое слово дает начало великому чувству. Один шаг – и ты стоишь у бездонной пропасти или смотришь в глаза бездонного неба. Куда ты шагнешь – в бездну или в небо? Решай сам, выбирай сам. Пусть сама жизнь будет тебе подсказкой на вопрос бытия – в чем благо? – один из многих. Твоего права ответить, как пожелаешь, у тебя не отнимет никто.

Бесконечная весна сыпала крупными снежными хлопьями, мало похожими на обычные снежинки. Легкие, танцующие, они ловили ветер и порхали как мотыльки, не желая опускаться на землю, где каждый может сломать, разрушить их хрупкую красоту. Может потом солнце все же пригреет, и они растают, и кто знает, не оживет ли в звоне чистых ручьев их бессмертная суть – жажда танца…
- Я никогда раньше не уходила от своего хозяина, - рассказывала Сора, - это право рабов, менять хозяев, но оно у нас лишь одно. Тот, кто родился рабом, рабом и умрет.
- Расскажи, как ты научилась танцевать, - попросил Оллах.
- Я не училась, господин, это жило во мне от рождения. Когда я была простой рабыней, что-то заставляло меня бросить работу ради танца. Вначале меня наказывали за это, но потом хозяину пришло в голову, что это может иметь какую-то ценность. Он привел меня к одному человеку, знатоку таких вещей и тот сказал, что это танец души и предложил за меня хорошую цену, целое сокровище. Но мой хозяин отказался продавать меня, он видел, как я танцую, и понял, что никакая цена не будет достаточной за такое. Если бы это еще приносило мне благо! Я очень быстро потеряла надежду когда-нибудь получить свободу. Хозяин может освободить раба, если тот стар или уродлив, или если раб сумеет выкупить себя. Я не могу не танцевать – а те, кто видят танец, уже не могут жить без него. Я никогда не пыталась бежать…
- Почему? – спросил Бет-Медведь, - разве у тебя не было для этого ни одной возможности?
- Была. Я могла уйти в смерть. Однажды я заболела так сильно, что не поднималась с постели – можно было бы не принимать лекарства и тогда бы все закончилось очень быстро. Но я хотела жить много сильнее, чем стать свободной. Потом я станцевала в честь Той, Что Приходит За Всеми, и мне показалось, что она улыбнулась мне…

С того дня, как Сора поселилась в Берлоге, заняв место Короля, Чаща ни в чем не отказывала шестерым. Она словно платила им некую дань, платила дичью, выходящей на охотника, затишьем без гроз и бурь, обычных для этой земли. Это было невероятно, неправильно и подозрительно, но это было так.
Сора танцевала. Для этого ей не нужно было ни особого настроения, ни музыки, а только жажда, похожая на пламя. Такая посещает каждого, но не каждый знает, что делать и с ней и оттого страдает все время, отпущенное жажде. Наверное, любовь с первого дня и взгляда связала Оллаха и Сору, но никто не обсуждал этого. Только Арреди-Лихо однажды высказал гнусное предположение, и Оллаха с трудом оттащили от него здоровенный Бет-Медведь и Вишала. Полученных тумаков Лиху вполне хватило, чтобы понять – есть вещи, которых нельзя делать ни при каких обстоятельствах…
Сора-Лиловый Цветок не казалась несчастной. То ли она, и в самом деле, попадала и в худшие переделки, толи Оллах-Шутник умел успокоить ее – ласковым словом и той заботой, которой он окружил ее. Достав добрую медвежью шкуру, он принялся шить ей теплую одежду. Девушка помогала ему – у нее все получалось с первого раза, и к ней охотно присоединился Бет-Медведь. Те три дня, что они занимались шитьем, были полны радости и смеха.
- Я был когда-то портным, - объяснил Бет, – и хорошим портным, надо думать. По крайней мере, моя семья не бедствовала.
- У тебя есть семья? – удивился Вишала.
- Ну, еще бы! А ты думаешь, дожив до моих лет не найдешь ни времени ни желания для создания семьи? Думаешь одному - лучше?
- Ничего я не думаю, - отмахнулся Вишала, - просто ведь… семейных в нашей стране не берут в армию.
Руки Бета замерли, выпустив иглу.
- Не берут, это верно… но я пошел, вот взял - и пошел. Потому что одному и в самом деле не лучше, особенно когда дом твой превратился в руины, а память в Чащу, где воют ветер и волки…

Птица-Тоска молчала, Сора танцевала, а Оллах все меньше времени проводил в Чаще. Вишала часто доставал медальон, смотрел на Эллувин и думал о ней как о чем-то очень хорошем… ведь у каждого человека должно быть что-то хорошее, о чем он мог бы думать! Однажды он простудился и заболел. Некому и нечем было лечить его, он просто лежал на шкурах и ему снились странные, один прекрасней другого, сны, уводившие его душу все дальше и дальше. После одного из таких снов он очнулся, когда что-то прохладное коснулось его лба.
Это была Сора, и ее ладонь на челе Вишалы была как птица, исполняющая желания, от одного присутствия которой становится хорошо-хорошо.
- Не надо, - сказала рабыня, - не уходи далеко.
Она осторожно вынула из пальцев Вишалы медальон, закрыла его и повесила ему на шею.
- Она прекрасна, но ее красота не для того, чтобы провожать душу в страну мертвых.
- Я знаю, - сказал он, - Эллувин прекрасна, но жизнь еще прекраснее.
Сора помогла ему сесть, облокотившись спиной о стену берлоги, и поднесла напиться. А потом она танцевала для него, и с каждым движением ее танца в тело Вишалы вливались силы. Ведь то был танец Жизни, а жизнь – это всегда чудо…
Прислонившись к двери, за танцем ее наблюдал хмурый Арреди. Несколько дней назад они остановили изрядный воз с вином и как всегда поделили добычу. При этом Ларел отдал свою долю Арреди, а тот и не подумал делиться с остальными, и со вчерашнего дня был изрядно пьян. Вино что-то делало с ним, развязывая язык, и, заставляя говорить зло и яростно, так, что от его слов становилось темно на душе и уходило желание жить.
- Жизнь… жизнь не стоит того чтобы жить, если не умеешь взять у нее все, что тебе нужно, - сказал он. - Жизнь это всего лишь большая свара, грязная склока, драка за блага мира. Но это я еще мог бы понять…
Шатающейся походкой он подошел и крепко взял Сору за плечи, заставляя посмотреть ему в глаза.
- Почему ты смеешься?.. Ты думаешь, это смешно? Я был жертвой и охотником, но это – одно, потому что и те и другие слепы в своей борьбе за место под солнцем. Ненавижу… как же я все это ненавижу!
Он оттолкнул от себя Сору, и не думавшую смеяться, и отвернулся.
- Танец жизни – эка невидаль! Можешь ли ты станцевать танец Смерти, рассказать о ней так, чтобы Она заплакала от твоего танца?
Он снова смотрел на девушку, глаза его горели безумием, огромные, темные как безысходная ночь.
- Нет, - сказала Сора, - я не могу танцевать Смерть.
Арреди расхохотался.
- А тогда за что же мне уважать тебя, рабыня? Ты – как та птица в Чаще, что поет здесь песни нашей Родины. И ничего нельзя поделать ни с ней, ни тобой.
Он вышел, хлопнув дверью, и только слова его еще долго висели в воздухе горечью черного дыма.

Вино не шло на пользу Арреди. Прежде он был весел и зол, теперь же – зол и мрачен, и не оставлял Сору в покое требованием Танца Смерти. Оллах, как мог, защищал ее, но Арреди было уже все равно. Вино словно стерло в нем некую черту, за которой не было ничего, кроме той самой Бездны. Однажды, не сговариваясь, оба они, Арреди и Оллах, ушли в Чащу, и вернулся оттуда только Оллах, порядком побитый, с синяками и ссадинами, но вполне живой. На вопрос Элата, куда он подевал Арреди, Шутник ответил, что тот остался в Чаще и Чаща позаботится о нем. Элат посмотрел на него исподлобья, и вышел за дверь.
Вернулся он через несколько часов с пьяным вдребезги Арреди, который пел грязные куплеты и ласково называл своего проводника «душечкой». Невесть как Элат уговорил его лечь спать, и через несколько минут беспокойство Арреди сменилось крепким бездумным сном.
Убедившись, что он спит, Элат снова подошел к Оллаху.
- Уходите. Вы ведь собираетесь уходить? Так делайте это поскорее. Есть такие люди… то, чего они не понимают, сводит их с ума.
- Ты думаешь, ему обязательно станет лучше, если мы уйдем?
- Обязательно, уж поверь мне. Ты больше не товарищ нам - у тебя появилась надежда, а у нас ее по-прежнему нет.
- Мы уйдем, - подошедшая Сора взяла Оллаха за руку, - где-нибудь в этом мире найдется местечко и для нас. Пусть ты не похож на жителей этой страны, как и я, но дело вовсе не в цвете нашей кожи. Просто… понимание – это роскошь, как и милосердие и искренность – не каждый может позволить их себе.
Так они ушли – без цели и надежды, без карты и точного знания – куда идут. Разыгравшаяся буря спрятала их следы, так что никто уже не смог бы отыскать их. Но никто и не искал. А на следующее ночь после их ухода в Чаще зло и яростно выли волки.

Удача снова отвернулась от обитателей Чащи, которая больше не желала их кормить. Весна окончательно превратилась в зиму и из-за жестоких холодов дорога обезлюдела. Ларел, как и прочие, доведенный до отчаяния, как-то заметил что пять – несчастливое число, за что едва не получил по зубам от обозленного Арреди.
Одиночество – вот страшное слово, которым называют состояние, когда душа сжимается в комок и сердце стучит просто по привычке, но все тише и медленней. Так человек теряется в пустыне жизни и не понимает, чем заслужил это. Так лист, последним оставшийся на ветке, жалеет о том, что черенок еще держит его. Одиночество – вот верное слово…
О какой удаче можно было говорить, если однажды им, поставившим яму-ловушку на медведя, пришлось вытаскивать из нее человека?
Он был худ и оборван, этот бродяга и хотя остатки его одежды говорили о его прежнем благосостоянии, для пятерых это не имело никакого значения. Неизвестно, кем он был и как ухитрился свалиться в медвежью яму, где и провел несколько дней до оттепели, когда разбойники наведались в Чащу. Он не поранился о колья, воткнутые в дно ямы, но был крайне изможден и измучен.
Арреди страшно ругался, когда Ларел, Вишала и Бет притащили бродягу в пещеру.
- Этого еще только не хватало! Кто будет кормить его и смотреть за ним?
- Не кричи, - поморщился Бет, - какая тебе разница? Уж тебя-то точно не заставишь.
Арреди разразился новой бранью, а Элат, вернувшийся с охоты (не так давно он завел привычку охотиться в одиночку) взглянул на оборванца и сказал:
- Да пусть. Может, хоть от этого будет польза.

Он ошибся. Он незнакомца не было, да и не могло быть никакой пользы. К вечеру он немного пришел в себя, и, посмотрев на окружающее ясными глазами, спросил:
- Где я, добрые люди?
Арреди оскалился.
- А ты не видишь? Это же заколдованный замок!
Человек переводил взгляд с одного на другое, точно ожидая ответа от вещей, и, не дождавшись его, вздохнул и представился:
- Меня зовут Нимхе. Я художник.
- Ты находишься в лесу, - сказал Элат, словно и не заметив довольно-торжествующего взгляда Арреди, говорящего «Ну, кто был прав?» - правда, никто из нас не знает, что это за лес. Мы называем его просто Чаща.
Художник Нимхе наконец-то разглядел цвет их кожи.
- Э-э-э, да вы не здешние… Впрочем, я тоже.
- Чего же ты искал в такую погоду в такой глуши?
- Я искал тайны. Вначале я думал, что тайна только одна на свете, - улыбнулся художник, - я слушал голоса птиц, и одна из здешних сказала мне, что тайн бесконечно много. Я пришел, чтобы поблагодарить ее.
Лицо Арреди вытянулось.
- Еще один безумец, - произнес он совершенно равнодушно, - еще один… не многовато ли будет?
Никто не ответил.