«Опять всю ночь не спать
Понять пытаясь самого себя.
Странная эта жизнь, моя…..»
А. Розенбаум

Полуденное солнце разошлось не на шутку - жгло нещадно, зло, но все равно не могло справиться с последствиями ночного ливня. Луговые травы купались в теплых испарениях. Пригнувшись от собственной тяжести, вбирали щедрый для этих мест ультрафиолет, переваривали его, запивали дождевой водой и гнали в клубни, луковицы, заготавливая на предстоящую зиму. А она, судя по шикарному лету, предстояла долгая и ох какая нелегкая.

Волчица лежала на примятой траве и, щурясь, попеременно следила то за щенками, играющими с лосиной костью, то за пятнышком света, пробившим густую листву и подкрадывавшимся к её боку. Как только солнечный родственник столь лакомой для волка добычи коснулся серой шерсти, мать нехотя встала, потянулась и перешла глубже в тень - негоже волку, подобно презренной кошке, купаться в теплых лучах. Одному из щенков надоело тягать всей компанией старую кость и он, оглядевшись, подбежал к краю вытоптанного пятачка, ища чтобы такое покусать, погрызть, разорвать. Трава на границе исследованных земель росла высокая, в два роста волчонка, но это ничуть не смутило первооткрывателя. Он с разбега, забавно подкидывая передние лапы, попытался вклиниться в чащу, но уперся лобастой головой в толстый, вот-вот грозящий лопнуть от переполнявшего его сока, стебель одуванчика. Это был вызов - волчонок с энтузиазмом принялся грызть наглый ствол. Жирная мякоть лопалась под острыми зубками, брызгала белым молоком. Щенку горький сок пришелся явно не по душе, он злился, пытался выплюнуть изо рта гадость, но неравную борьбу с соперником не прекращал. Исполинское растение шатало, раскачивало. Наконец стебель не выдержал, преломился посередине и со злорадством камикадзе ударил падающей макушкой убийцу прямо по голове. Белые парашютики взметнулись вверх и волчонок схватил нового обидчика пастью, став счастливым обладателем полного пуха. Смельчак задумчиво пожевал добычу и принялся скуля выплевывать сухую гадость. Одно зернышко прилипло к влажному носу, щенок обиженно потер морду лапой, скосил глаза к переносице пытаясь разглядеть прилипчивую «щекоталку» и оглушительно чихнул.
Парашютик взметнулся ввысь, богатырский чих проталкивал его сквозь застывшее марево испарений. Но вот штиль закончился и ветерок радостно подхватил зернышко, играючи поднял его над деревьями, затем еще выше, выше, к самым облакам. Туда, откуда горизонт переставал быть ровной линией и изгибался, доказывая то, что долгие века было понятно лишь ветру и его попутчикам: земля круглая.
Вскоре борею наскучило играться с семенем, воздушные ладони разжались и приобщенный к великим тайнам мира сего пух, лениво и медленно, словно выбирая посадочную полосу, полетел к земле. Приземлился. Удачно. Влажный песок с готовностью принял зернышко, которое тут же, как будто всю недолгую жизнь готовилось к этому моменту, принялось вбирать в себя воду, толстеть на глазах, вот-вот грозя разорвать грубую кожицу и впиться в жирную почву зеленым ростком корня.
Но радость дитя была преждевременной... Судьба приготовила ему еще немало испытаний... Земля неожиданно задрожала и исполинское чудовище заслонило весь мир, наполнив его угрожающим гулом. Круглое, с налипшими кусками глины, инкрустированной россыпями камней и клочьями травы, оно катилось, угрожая вмять семечко на неведомую глубину в податливый песок. Растение сжалось, в отчаянной попытке спастись распустило парашют, ловя порыв ветра, но безуспешно... Чудовище все ближе, нависло над застывшем в ужасе семенем, но неожиданно перепуганное дитя было подхвачено грязевой волной толкаемой перед собой исполином и смыто в сторону. В то время, когда все еще не верящее в чудесное спасение зернышко, судорожно оглядывалась по сторонам, УАЗ мерно прогрохотал мимо.
О едва не развернувшейся драме не догадывались ни сама машина, даже обладай она неким автомобильным интеллектом, ни пассажиры - их куда больше волновала лежащая впереди дорога, обозначенная среди таежного леса глубокими колеями, съехать в кои смерти подобно. Вот и приходилось военному внедорожнику медленно пробираться краем дороги, то взрыкивая на ухабах, то натужно воя на крутых подъемах. Иногда водитель все же плошал и колеса съезжали в наполненные грязной водой колеи, спасал передок - на пониженной передаче он, полный воловьей упрямости, волочил по земле задний мост в надежде, что УАЗ оправдает свое старое народное название "козелок" и взбрыкнет, выскакивая из ловушки.
В такие минуты Алексей, сидевший на пассажирском месте, вцепившись в поручень на передней панели, с тревогой вслушивался в монотонный рев двигателя - казалось еще секунда и он прервется, захлебнувшись бензином. Колеса скатятся в яму и начнется долгое, утомительное поддомкрачивание всех колес и запихивание под них хвороста, сдобренное грязью и комарьем... Но пока что все, слава Богу, обходилось, а после очередной развилки, на которой глубокие колеи прыгнули в сторону, Алексей и вовсе не смог сдержать вздох облегчения. Армейский шофер-срочник, тоже расслабился, закурил, опасливо косясь на своего пассажира – как тот отреагирует на неуставную вольность. Но попутчик был не против, скорее наоборот – порылся в карманах, выуживая сигарету, щелкнул «Зиппой» и расслабленно откинулся на жесткое сиденье. Солдатик снова взглянул на Алексея, но уже с неким вызовом – по-о-одумаешь, писатель... И не таких по таежным колдобинам возили. Да и не похож был пассажир на представителя столь уважаемой профессии, не солидный какой-то: молодой, лет тридцати, в джинсах, ветровке «Левайс». Без задумчивого взгляда, устремленного... Куда должен быть устремлен взгляд настоящего писателя, солдат не знал, но что куда-то должен, уверен был непоколебимо. А рядом с ним сидел обычный городской парень. С такими в деревне каждое лето на дискотеке дрались, девчонок делили. Понаприезжали, понимаешь... И как-то обидно стало солдату, что сейчас в родном селе без него штакет об спины городских щеголей ломают. Он с хитрецой взглянул на писаку и, решив разыграть действие из старого анекдота, важно протянул:
- Да-а-а, вот по таким дорогам и ездим всю службу. «Уралы», понимаете, да ГАЗоны, нарезали колеи, а нам потом пробирайся...
Сам-то солдат он прекрасно знал чьи это колеи – не один десяток раз приходилось сдавать задом в чащу, чтобы разминуться с восьмисотсильными белорусскими тягачами, везущими совсем не дрова. Да и по ширине-глубине канав знающий человек мог бы догадаться, что «Уралы» к этому безобразию малопричасны. Но куда там этому щеголеватому писаке - он-то и трактора ни разу толком не видел, не говоря уже о ракетном тягаче. Солдат совсем хотел уж было кинуть в сторону писателя взгляд, как сказал бы замполит «полный мнимого превосходства», но Алексей, вместо ожидаемого «Так вот какой ты северный олень!!», лишь скептически хмыкнул:
- Ага, то-то экологи тревогу бьют...
Не ожидавший подвоха водитель встревожено выглянул в открытое по случаю редкостной жары боковое окно, чуть увернулся от метившей прямо в лицо еловой ветки, и вынужденный констатировать, что экологической катастрофы в тайге ничего не предвещает, спросил:
- Это еще почему?
-Потому что, судя по преобладанию в этой местности "тополей" над хвойными деревьями, эту зону нужно срочно переименовывать в широколиственную и серьезно задуматься на проблемой изменения климата! - Довольный от удачно захлопнувшейся ловушки, доверительным тоном пояснил Алексей и добавил: - По-крайнем мере геополитического!
Рядовой насупился, но спорить стал - кто их поймет, этих писателей. Сейчас и Вася Пупкин писатель, и президент писатель... Вдруг этот парень чекист какой-нибудь, потом затаскают. Но затянувшееся было молчание прервалось облегченным выдохом:
-Доехали!
Машина вильнула на крутом спуске, взлетела на пригорок и сквозь поредевший подлесок проступили очертания укрытых массетью цистерн с топливом, а чуть поодаль и вовсе виднелся свесивший лопасти вертолет. Едва взвизгнули тормоза, к машине подбежал молодой, подтянутый майор и, распахнув пассажирскую дверь, вцепился в Алексея.
-Леха! Здорова, бродяга! - майорский рот, посрамляя голливудских стоматологов, растянулся в улыбке.
Леха выбрался из машины, выпрямил затекшие ноги и улыбнулся офицеру. Секунду постаяли, рассматривая друг друга, а потом, не в силах сдержаться, обнялись.
-Здарово, Санек! Спасибо что помог!
-Да ладно, че там... Тем более тебя по-другому хер заставишь приехать друга навестить. Ааа....
Майор снова вцепился в друга, потряс.
-Ну чертяка, ну молодец! А я уж думал, не успеешь - грозу передавали, ишь как парит. Пилот уж хотел без тебя взлетать, а когда в следующий раз по этому маршруту вертушка полетит неизвестно. Слава Богу, что тебе лучшего водителя в части дали, а то бы точно не успел!
Солдат, опершийся на баранку, расплылся в довольной улыбке - видно было, что скуп майор на похвалы, скуп, но тем приятнее было их получать.
-Да ладно, сам-то как? Когда тебя уже с этой глуши переведут, поближе к людям?
-А хрен его знает... - неопределенно махнул рукою Александр. - Я уже и привык почти... Затягивает суета эта!
Пилот увидев, что его попутчик прибыл, задвигался. Видно было, как щелкал тумблерами, двигал какие-то рычаги, затем раздался низкий гул и лопасти медленно пришли в движение. Друзья с сожалением посмотрели на вертолет - даже поговорить толком не дали. Алексей подхватил с земли, закинул на плечо сумку и пошли к вертушке. Александр поморщил лоб и перешел к делу...
-Так, чтобы ничего не забыть.... Дом тот построили для генералов, но после двух несчастных случаев идея отдыха в глухой тайге утратила привлекательность и желающих уже давно не наблюдается. Сухпайка и тушняка тебе на год хватит, сахара и чая в избытке. В пристройке дизельный генератор, подключенный к закопанной бочке с салярой. Горючки ему хватит на мама не горюй. Рядом речка, рыбой кишит. Ружье я положил в твои вещи, которые вчера приехали. Патронов в заимке тысячи - последний генерал был любитель пострелять, набрал на три месяца, а сам и полтора не продержался - с катушек съехал. Все-таки я думаю, что полгода это ты зря. Три месяца максимум. Места там говорят плохие... Два последних постояльца про снежную королеву какую-то по дороге в психушку бормотали. Кстати о психушке, в километрах в десяти выше по реке старик живет, странный, кто такой неизвестно - неразговорчивый, но и не беспокойный.
Пока майор излагал другу эту информацию, они подошли к самому вертолету и стояли пригнувшись под набирающими обороты лопастями, последние слова приходилось выкрикивать. Пилот помахал рукой, показывая вверх, пора - и так задержка вышла. Майор залез в карман, вытащил металлический цилиндрик с кнопкой посередине, протянул Алексею.
-На! Случиться чего, нажмешь. У нас это для пилотов, при катапультировании чтобы нашли. Нажмешь - в течение пяти часов прилетят. Ай, бля, совсем забыл!
Александр потянулся к поясу и отстегнул солдатскую флягу, помахал ею пилоту. Тот только развел руками, мол, святое, подожду. Санек поспешно открутил крышку, глотнул, и, занюхивая рукавом, протянул Лёше. Тот хлопнул по плечу - за встречу и бывай. Выпил, выдохнул! Писатель, пригнувшись, полез в вертолет, а офицер побежал прочь, подгоняемый взбесившимся воздухом. Через минуту вертолет тяжело взлетел и напористо лопоча, потянул за лес.

Странная все-таки эта лесная гармония –в хвойно-мшистую таежную тишину великолепно вписывается и бешенный всплеск тайменя, и хлесткий треск падающего сухостоя. Но едва слышный скрип металлических петель избушки впивается в эту тишь, как заноза под ноготь.
Алексей поморщился , в который раз обещая себе капнуть на визгливое железо каплю масла, двинул защелкой и замер озираясь. Слева шумела река, справа лес. Писатель поправил ружье на спине и уверенной поступью зашагал влево. Сосны расступились, песок под ногами медленно крупнел, превращаясь в речную гальку. Лёша тоскливо посмотрел на узкую полосу оголившегося по случаю редких дождей речного дна, выложенного как плиткой округлыми камнями. Жаль, только, что они не такие же ровные как итальянская керамика, и притом кое-где пересыпаны внушительного вида валунами, через которые лезть не особо приятно, хотя и необходимо. Алексей с обидой бросил взгляд на чернеющий над рекою лес, но мужественно отогнал видения, шагающего себя по мягкому ковру мха, и двинулся по камням.
Лес Алексей не любил. То есть любил, но боялся. Он всегда завидовал людям, видящим в таежной чащобе лишь группу растений, произрастающих в непосредственной близости друг от друга и являющих собою некую экосистему. Как все просто – раз и по полочкам. И ничего таинственного… Но Алексей знал, что это не так. Что прячется там какое-то "нечто". Вот, идешь ты по лесной тропинке - солнышко, птички, цветочки. Мысли где-то далеко... И вдруг, - бах! - Осознаешь что стоишь, повернувшись туда, откуда пришел, бешеными глазами смотришь в чащу, волосы по всему телу дыбом, а сердца несколько секунд словно и вообще нет, зато потом оно, с цепи сорвавшись, яростно колотиться, заглушая собой прочие звуки. С трудом справляясь с впрыснутым в кровь адреналином, успокаиваешься и ругаешь свой мозг за неадекватные выкидоны. Но причем тут мозг? Это не он, это инстинкты изволят шалить, черпая из генетической памяти встречи с каким-нибудь саблезубым тигром или, если брать всего лишь каких-то полсотни поколений назад, с лешими и вурдалаками. А мозг медлителен и неповоротлив. Он только и делает, что подыгрывает воображению, заставляя кочки и коряги принимать облик притаившейся нечисти. Вот уж действительно писательское счастье - идешь себе вверх по речке, с камня на камень перескакиваешь, а вокруг тебя разворачиваются сценки из недоступного обычному человеку мира.
Вон, например, в тени разлапистой ели изогнулась всем телом, напряженно натянув тетиву даже не до уха, а далеко за голову, изящная эльфийка. И не беда, что это всего лишь сгнившая валежина - впечатлительный разум сам дорисует детали, выложит из неясных теней и пятен, щедрой на полутона, листвы, фентезийную картину достойную пера Толкиена и кисти Вольехо. Хотя злоупотребляющие творческой самодеятельностью извилины и понимают, что эта лесная валькирия лишь плод воображения, но все равно как-то жутковато. И стоит отвести в сторону взгляд, как чудится шелест спускаемой тетивы.
Алексей всегда думал, что ни за какие пряники не согласился на полугодичное таежное одиночество, но, что называется, созрел. Он был непоколебимо уверен, что настоящий писатель должен первые десять лет писать о поисках смысла жизни, следующие десять - о найденном, а все оставшиеся годы потратить на размышления о наивности и неимоверной глупости некогда обретенной цели существования. В творчестве Алексея как раз начинался второй этап. Поэтому когда представилась возможность столь продолжительного уединения, он ею воспользовался не раздумывая. И пока не пожалел - за три месяца написано с десяток рассказов и почти окончен роман. Правда без революционных идей и лозунгов, но расписаться Алексей расписался и готов приступить к сокровенному. Вот только воспоминания о человеческом обществе успели притупиться и все сложнее даются образы героев. Как когда-то Алексей, сидя в городской квартире, поймал себя на мысли, что не может, в век цифровых технологий, вспомнить как звучит дребезжание старинного телефона с дисковым наборником, так и через три месяца одиночества не получается представить лицо, подходящее для главного героя. Он уже совсем отчаялся, когда его посетила спасительная мысль - Александр, помнится, упоминал про какого-то старика, живущего выше по течению. Почему бы не проведать соседа, тем более если можно «на халяву» разжиться яркими образами. А что они будут «яркими», Алексей ничуть не сомневался - армейский друг упоминал о каких-то дедовых странностях. А что для вояк странно, то для пишущего про смысл жизни писателя - самое то!
Десять километров по русской тайге незаметно превращались в десять заморских миль. Алексей и хотел бы сказать, что, погруженный в высокие думы, преодолел их незаметно, да не мог. Ноги так и норовили угодить в сырые щели меж камнями, быстрый речной поток, разбиваясь о валуны, то и дело швырял в лицо мелкую пыль, а окружающий лес оставался мечтой белорусского партизана и не подавал никаких признаков человеческого присутствия... Надежда дойти до отвратительного уже старикашки жалобно квакнув, испарилась - Алексей совсем выбился из сил, в голову закралась и оккупировала ту её часть, что отвечает за сиюминутные желания, мысль повернуть назад. Но повернуть писатель не успел - река игриво вильнула, расплескалась об обрывистый берег и открыла удивительный вид: на горе, забравшись на огромный плоский камень, сидел сухонький старик. Рука опиралась на поджатые под себя колени, другой её конец терялся в седых лохмотьях бороды. Дед блаженно щурился, подставляя морщинистое лицо под солнце. Алексей застыл, боясь спугнуть старика, смотрел на эту картину, запоминая мельчайшие детали и стараясь не упустить ни одного фрагмента редчайшего зрелища - именно так, по его мнению, должен выглядеть человек познавший смысл жизни. Острая зависть кольнула писателя в сердце, захотелось подойти к камню и со словами "Подвиньтесь, пожалуйста!" усесться рядом, сидеть так целую вечность просто думая... Но тут всколыхнулась надежда: а вдруг этот счастливец поделиться сокровенным, вдруг не придется тратить годы и переводить березовые рощи изобретая очередной велосипед! Вдруг достаточно просто подойти, спросить "Отец, а в чем смысл-то жизни, а?" и этот мудрец ответит: "Да, сынок, вот в ентом и ентом!" И все!!! И счастье, всем и даром!
Алексей, дрожа от нетерпения, сорвался с места, побежал, перепрыгивая камни, и откуда только силы взялись, карабкаясь вверх по крутому склону. Подлетел к камню, и не переводя дыхания выпалил:
-Здравствуй отец!
Старик и глазом не повел: как сидел, так и сидит, словно к нему каждый день в этой глуши подходят с приветствиями. Алексей постоял в нерешительности, не удержался и окинул взглядом окружающее пространство - вдруг промелькнет среди деревьев краешек оживленной магистрали, чем черт не шутит. Но ничего не увидев, кроме просевшей крыши полуземлянки - жилища старика, произнес еще требовательнее:
-Я говорю ЗДРАСТВУЙТЕ!!
И не дождавшись ответа, решительно развернулся и побрел прочь - не хочет говорить, ну и бог с ним. Цели Алексей достиг: яркий образ прочно засел в голове, а что смысла жизни не узнал... Ну так он, по идее, у каждого свой!
А старик посмотрел вслед гостю и улыбнулся в бороду чему-то своему...

Писатель судорожно выделял в ворде целые страницы и спешно жал на «делит». Выделял и удалял, выделял и удалял. Хотелось плакать - раньше была боязнь чистого листа, а теперь наоборот: написанного! Боже, ну что за мысли в голову лезут, одна другой страшнее - напишешь, прочитаешь и понимаешь, что нечто страшное из проклятых букавок складывается, самое ужасное: правда. Вся правда про человека.... Раньше жил не замечая мерзости человеческого общества, а стоило на полгода покинуть его, как черте что в мозгу рождается. Осознаешь, что раньше не думал вовсе, а жил стереотипами поведения... Каждый день на мозг обрушивались миллионы инфоатак : на работе, на улице, в интернете, по жвачнику - все лезло в мозг, выдавливая всей массой способность мыслить, вырубая на корню ростки понимания происходящего вокруг. И ты как одноклеточное реагировал на внешние раздражители, как простейшая амеба греб своими волосинками, или что там у них, туда, где еды побольше и опасности поменьше... Алексей взвыл, в бешенстве захлопнул ноутбук. Человек - венец творения!
-Аааааа...-слепая ярость поглощала разум писателя, - Простейшие! Одноклеточные! Жрете, гадите и трахаетесь. Чтоб вы все здохли! Чтоб МЫ все здохли!
Он стал крушить все, что попадалось под руку. На короткое время ярость удесятерила его силы - он схватил за ствол ружье и как дубиной размахивал, сшибая стулья, ломая стол, вдребезги разлетелся ноутбук... Наконец, человек выдохся и забился в угол....
- Одноклеточные....-рыдания сотрясали Алексея. Он с болью понимал, что это конец... Что уже не сможет жить среди людей.... Да и не нужно... Он вжался в угол, теряя рассудок от осознания собственной ничтожности, сравниваясь размерами с амебой. Разум терял ориентацию в пространстве, ему стало все равно - человек он, или кусочек коры на бревне избушки. Мгновенье и Алексей почувствовал себя клеткой сосновой перидермы. Сжился с осознанием того, что является всего лишь жалкой клеткой, давно умершей и одеревеневшей. Он оказался зажатым со всех сторон феллогеном, чувство беспомощности заставило взвыть, судорожно рвануться куда-нибудь, неважно куда - лишь бы не чувствовать этого давления. Но вырваться на свободу не удалось, разум протолкался еще глубже - теперь Алексей был молекулой целлюлозы. Длинный ряд атомов разрывал на части, он чувствовал каждого из них, его валентность, силу притяжения. То, что было писателем, забилось в конвульсиях, пытаясь порвать межатомные связи, ставшие оковами. "Я молекула... Я молекула... Я атом... Нет, я человек... Человек...". "А что такое человек? " - спросило что-то. "Человек- это... Это ..." "Вот видишь - что человек, что атом - все едино!"- довольно заключило нечто. "Нет, человек не атом!" - Алексей не сдавался."Не атом, не атом!" "Ну и в чем же разница?" - ехидно поинтересовалось что-то. "Человек... Он мыслит!!!" "Кто мыслит? Это простейшее? " - в голосе чего-то сквозило удивление. "Да! Мыслит!"
Мыслит.... Алексей цеплялся за это слово, медленно выбираясь из ловушки разума. Мыслит... Мыслит... Мыслит.... Шаг за шагом, опираясь на веру в способность человека мыслить, выкарабкивался из плена. И лишь осознав себя в собственном теле, он позволил себе лишиться сознания.