И русых волос водопад непокорный
Струится по сильным плечам.
Один, на окраине чащи неторной,
Впервые без братьев, он сам.
Сливаясь с подлеска живою завесой,
Бесшумно, как призрак, скользя,
Достиг он пределов заветного леса,
Проверить решившись себя.

А там, где стволы зачарованных сосен
Сменялись на ельник простой,
Стояло селенье, дворов этак восемь,
У озера с чистой водой.
Никто из оставшихся перворожденных
Так близко к нему не ходил,
Но дерзкий мальчишка-лет триста неполных-
Нарушить устои решил.

Не минуть отныне лесам лихолетья,
Остер рока страшного меч,
Ведь в этой деревне колдунью и ведьму
Собрались по сумеркам сжечь.
Юна и прекрасна невинная дива,
Наветов бессовестных цель,
За то, что особенно, чудно красива
Сожрет ее огненный зверь.

И дрогнуло сердце. Свидетель невольный
Вмешаться в людское решил.
Отбросив запреты, решеньем довольный,
На помощь он ей поспешил.
И молвил: «Оставьте вы эту затею,
Она дочь природы! Не трожь!»
Но кто-то удавку набросил на шею,
И к ребрам приставили нож.

Тяжелыми тучами в ряд,
Закрыт третий день небосклон.
Над ухом надрывно звенят…
И нечисти той- миллион!
Крепчайший смакую я чай,
Дымок от костра я ловлю…
Он мой, он искусственный рай
В задиристом этом краю!

А просто состояние такое,
Вокруг такие лица- просто кайф!
И водка пьется как вода. Течет спиртное,
Орет под настроение нам «Чайф».
И Степанцов несет пургу отменно,
От пива пухлый «Чиж» поет о том,
Что нужно выпить! Выпить непременно!
Давайте ж преднамеренно "кирнем"!

Лютневу музыку...

И снова вдаль на драконе строки
Пронзая время как жрица сна,
Как повелительница стихий
Исчезнет в море огня она.
Охватит пламя воды стеной,
Но заслонит ее ангел крылом.
Усталый путник зайдет на постой
И станет крепостью карточный дом...

В лютневой музыке...

ЛЕГЕНДА
В распадке холмов, у реки, на опушке
В гармонии с тем, что вокруг,
Община древлян. Родовые избушки
Усыпали девственный луг.
И был божеством им, кормильцем и кровом,
К дворам подступающий лес.
С болотами топкими, с чащей суровой,
Источник даров и чудес.

А жили древляне спокойно и просто,
Плодами природы кормясь,
Встречали года по разливистым веснам,
На праздниках тешились всласть.
Охота давала им шкуры в достатке,
Деревья- плоды и дрова.
Поляны же- россыпи ягоды сладкой,
Душистых грибов кузова.

И чтили законы и предков заветы.
Творили обряды, волшбу…
К Столбам Родовым приходя на рассвете,
Свою узнавали судьбу.
На жертвенный камень со страхом ступая,
И в мыслях уйдя от всего,
Из корча трухлявого знак доставали,
Щепу сердцевины его.

Волхвы же, судьбину читая по цвету,
Изгибам и форме куска,
Затем толковали. Давали советы,
А луб забирала река.
Она уносила щепу и согласье,
Смирение с тем, что дано.
Никто изменить начертанье не властен.
И сбудется, что суждено!

Еще соблюдали такой вот обычай:
Охотник, что ловок и смел,
В леса уходил. Тем платил за добычу,
За то, что на кончиках стрел
Нес смерть обитателям чащи кормящей,
Заменой утраты на год…
И пусть он суров и, наверное, страшен.
Но беспрекословен. И вот…

Закончился год. Потрудившись на славу,
Община устроила пир.
Под гусли с рожками! Потехи, забавы-
Борьба захмелевших задир!
Закат догорал, стали долгими тени.
С дарами к Столбам на поклон
Старейшины жребий тянуть для деревни,
Пошли, как велит им закон.

Оставив свои подношения, следом,
Взошли впятером на алтарь
И взяли по щепке, как делали деды
В далекую давнюю старь.
И вместе сложили, и их толкование
Узнали. А вышло тогда,
Что тучи идут из неведомой дали,
И будет Большая Беда.

Большая Беда будет общим уделом,
Опустится лихо на нас.
И что-то еще, что пройдет между делом
От серых и с зеленью глаз…
Но как же понять? Толкование размыто…
И как уберечься от бед?
Волхвы же ответили: «Знание сокрыто.
Тому объяснения нет.»

Закат догорал, и окончился праздник.
И все расходились домой,
На тропках лесных только ветер-проказник
Играл пожелтевшей листвой.
И смелый охотник, удачливый самый,
В изгнанье на год уходил.
А с ним верный пес. Друг проверенный, славный,
Что от роду не подводил.

Окинул он взглядом последним округу,
Не зная, вернется ль назад.
И, сняв поводок с шеи серого друга,
Он двинулся в ночь, наугад.
Все дальше и дальше от дома и крова,
На время "людское" забыв,
Ни с кем не простившись, не вымолвив слова,
На зов своей новой судьбы.

Завалы, болота, лесистые кручи,
Порой через слабость- вперед.
А время рекой проносилась текучей,
И канул положенный год.
Как тень истощавший и звуки забывший
Знакомые речи людской,
Сполна свою тяжбу лесам отслуживший,
Назад шел Славята. Домой.

Последние версты. Он домом уж бредит.
А в мыслях реки тихой синь.
Погиб верный пес после схватки с медведем,
Спасая хозяину жизнь.
И шел его путь через волчью низину,
И вот что увидел он там:
Лежит, опрокинувшись навзничь на спину,
Волчица, сдыхая от ран.

Рычит, и хрипит, и слезами бессилия
И боли залиты глаза,
Ведь смерть расправляет над ней свои крылья,
И будто бы хочет сказать:
-Вот там, в лозняке… Помоги…Умираю…
Вход в логово… Деток не брось…
Взглянул и увидел- беспечно играют
Волчата. Дерутся за кость.

И чудо! Меж ними увидел девчушку,
Годков так неполных пяти.
И взял он их всех, и повел в деревушку-
Недолго осталось идти.
И вот что достойно еще изумления -.
Девчонки смешливой глаза.
Зеленый один, как листва на деревьях,
Другой цвета туч в небесах.

Зеленый и серый. Добрались до дома,
Под неба знакомого высь.
Вечерили в лад, по- семейному, скромно.
А после и спать улеглись.
Девчушка на печке, волчата при входе,
Трещат и искрятся дрова,
Да только уже по околице бродит,
Как брага хмельная, молва:

-Видали глаза у найденыша? Диво!
Не это ль предсказано нам?
Закончились дни, когда жили счастливо,
Приблизился бед ураган!
Берем топоры! Да ухваты и вилы!
Прогоним незваное прочь!
И станем мы жить, как до этого жили!
Ату! Да поможет нам ночь!

И вот всей деревней к охотника дому
С огнем, и кольем, и дубьем
Собрался народ. Вопли, крики и гомон!
-Открой или сруб подожжем!
Зачем ты привел это лихо лесное?
Ужели про жребий забыл?
Проваливай прочь! Забирай с собой горе!..
Но рог вдруг в ночи протрубил...

И свистнули стрелы! И кони заржали!
-Кочевники!!! Это набег!!!
Нежданно лавиною темной напали!
И кровь! И спасения нет!
И жгут они избы, и в полон уводят,
Накинув на плечи аркан…
Насилие, смерть, крики, ужаса холод!
И стелется дым, как туман…

А в выси небесной рассеялись тучи,
И полная вышла луна,
Послышался вой. Зов призывный, тягучий,
И вздрогнула леса стена!
И вышла из дома Славяты, девчонка,
Неведомое божество,
И с каждым шажком ножек девичьих, тонких
Творилось над ней колдовство…

Меняясь, росла, трансформируясь дико,
И шерстью покрылся вдруг стан.
Клыки и горящие бельма навыкат-
Свирепый, голодный лейкан.
И, в клочья кочевников вмиг разрывая,
Носилась, как призрак, во тьме,
Древлян же не трогала, будто бы зная,
Жалея их в тяжкой судьбе.

И вот супостат уж последний растерзан,
Последний кочевник убит,
Нарост безобразный, уродливый срезан,
И чаща листвою шумит.
В распадке холмов, у реки, на опушке,
В гармонии с тем, что вокруг
Община древлян. Родовые избушки
Усыпали девственный луг.

А лес, без обиды на них ,неразумных,
(Славята за все отстрадал),
В годину лихую бед яростных, шумных
К ним «воина ночи» послал.
Не станет Беда повседневным уделом,
Отныне защитник у вас!
Хотя он и изгнан в леса между делом
За цвет своих сказочных глаз...

Вечер прохладою сумерек листья утрет,
Ложе готовя для ночи в зеленых ветвях,
Маленький птах ей о счастье балладу споет,
Бард-соловей, птах-кудесник, парящий во снах.
Месяц зажжет одинокий светильник во тьме,
Будет, растрогавшись, ночь долго слезы ронять,
О недоступном, далеком, о умершем дне,
Ждать возвращения дня, воскрешения ждать.

Будет стареть и с надеждой глядеть на восток,
Волосы тронет в предутренний час седина.
Неумолимое время как бурный поток.
Звезды пропали, исчезла подруга луна.
Солнце лучами проткнет над собой горизонт,
Вспыхнет зарницей, венчая рождение дня.
Ночь же растает, и тихо со вздохом умрет…
Крылья пробьются на пегих боках у коня.

И горстка слов, на обойном клочке,
Глупый рисунок в нижнем углу.
Дохлая рыба лежит на песке.
Я вышел куда-то, но скоро приду…

И он наслаждается, он упоен,
Он счастлив находкой своей.
И носится в небе с шальным вороньем,
И дышит простором полей.
И вместе с речушкою он в берегах
Играет журчащей водой,
И ветер струится в его волосах.
Вокруг красота и покой!

Впервые открыв это чудо себе,
Он с толку немножечко сбит.
И так благодарен за это судьбе,
Внутри все, ликуя, кричит!
И с высоты своих детских годов
Он непониманьем объят,
Ну как же он раньше не видел его -
Весны расцветающий сад?

Ты в глаза рассмеешься тоскливо,
Но, закашлявшись, кровью харкнешь...
И зальешь свои легкие пивом,
Извлекая из язвища нож…
И суровою черною ниткой,
Мат глотая, ты стянешь края.
И покажется жизнь вечной пыткой,
Для того, кто бежит от себя.

А горы были гордые,
огромные, надменные,
высокие и острые, колючие как еж!
По ним как угорелая,
шальная, огрубелая,
во всех вопросах зрелая, носилась молодежь.

Тропа была извилистая,
тонкая, заросшая,
помечена животными, по ней стекал ручей.
А рядышком весь порванный,
дырявый и ободранный,
зубастый и обиженный, лежал башмак...Ничей!

По той тропинке тоненькой,
заросшей и извилистой,
ползли наверх и к солнышку, с упорством ишаков
Друг друга обманувшие
и в горы убежавшие,
с одной сторонки- женщины, с другой- пять мужиков!

У мужиков, как водится,
все были бородатые,
колючие, вспотевшие под весом рюкзаков...
Селедкою и водкою,
грибами и консервами,
Тушенкой и тухлятиной, несло от мужиков.

Доугое дело женщины:
красивые и стройные,
умытые и чистые, противно аж смотреть!
Такие симпатичные,
и фразы все приличные,
(для гор что необычно), и любят песни петь!

Но вот уже вершина.
(А это очень кстати.)
Красивая и гордая! Даешь еще рывок!!!!
И женщины рванули:
Светланы, Люси, Кати....
Мужчины приотстали: "Передохнем чуток!"

Рванувшие к вершине
Все что могли порвали!
Страховку, голос, жилы...А сверху камнепад!!!
Снарягу побросали
и живо убежали.
Спустились чуть пониже - там мужики сидят!

Что делать? Обогрели
их мужики как должно...
И напоили чаем, и уложили спать...
С утра вершину взяли...
Отметили немножко...
Потом с нее спустились- а тут готово жрать!!!

Я долго этой байкой,
вам по ушам катался.
Но вот настало время и кой-чего сказать...
Прошло лишь три четвертых
земного, значит, года,
и доля альпинистов вдруг стала прибывать!!!

Верю, не скажут соседи,
Что обходил их в горе,
Да и не праздновал труса
Сын мой в буране лезвий.
Так почему- же море
Род мой прервало отныне,
Будь же ты проклята словом,
Пенная рыбы дорога!

Что говоришь ты, старый? Видно не многого стоит
Долгий седеющий волос, что твои годы венчает.
Где это слыхано, чтобы брань возносилась дороге,
Что нас от веку кормит, носит касатки битвы.
Род твой силен, как раньше, стройными ивами пива,
Липа запястий нынче вновь принесла тебе сына.
Стоит ли делать жалкой долю пришедшего ярла?
Бранное слово запомнив, море воздаст с лихвою.

Радостной вестью охвачен, Энунд забыл о горе,
И все внимание сыну он обратил без остатка.
Рос и крепчал подлеток, смел был и стоек в сече,
Только назад не воротишь слов, оброненных в горячке.
Черною тенью Гери выжрал удачу рода,
Фреки, голодный вечность, мором прошел по фиорду.
И на костях пировали досыта Хугинн и Мугинн,
Выросший Ярл опечален, горю ища причину.

Турсы с йотунами стали делать набеги в чертоги,
Крали из ложа спящих, пакость творя невозбранно.
Вспомнил тогда старый Энунд в гневе роненное слово,
И, опираясь на посох, вышел он к берегу фиорда.
Звали рожденного Торир. Энунда сын был не промах,
За стариком увязался, тайно за скалами прячась.
То, что увидеть случилось, было ему откровеньем,
Вот что заставило мыслить скоро, не медля с решеньем:

Вздыбилась бездна и скалы, лик обретя человечий,
Двинулись камни, как губы, голос стихии рождая.
«Знай, чтоб беда не гостила в доме твоем дольше срока,
Ты принеси в жертву сына, род обезглавь в оправданье
Слов необдуманных бранных. Ну, а потом, если сможешь
Вновь прорости свое семя. Выплати мне эту виру!
Вновь тогда стану дорогой я для драккаров грозных,
Кровь будет мерой для слова. Сказано все, что хотел ты!»

Только беседе так просто кончится вряд ли удастся.
Вышел из тайного места, там где подслушивал, Торир.
И, громогласно смеявшись, он великаншу сечи
Старому Энунду-скальду с силой на спину обрушил.
«Я-ли творил оскорбленья? Должен ли Торир быть вирой?
Я поступлю по другому, род наш избавив от гнили!
Вырву язык, оскорбивший руку кормящую, с корнем».
Сделав, наотмашь забросил алую плоть прямо в море.

Мысли глупые - не по осени,
Пядей до семи не добрал.
И торчу, бурьян, меж колосьями,
Салютую тем, кто послал…

Солнце спелое к ночи клонится,
И не стонется – стиль не тот,
И здоровый сон - не бессонница,
И спешу вперед. Леший ждет.

И смеюсь не в лад, и шучу не там…
Только знаю сам – полпути
Я уже прошел, и скажу я вам,
Что устал к нему я идти.

Не достигнуто в жизни многое-
Был дорогою увлечен.
Послан был за что? Помню плохо я…
Очевидно, в том был резон.

Где, как третья струна,
Вены лопнут на режущей «ми»!
И взовьется душа,
К небесам, сбросив тело с уставших плечей.
Ты отпустишь себя!
В то окно, за которым огни...
И другой пропоет
Что давно уже сдохло, в глотке твоей!

Правда, глухой подворотни-
Крик! И на лезвии блик.
Кровь- на потрепанной сотне,
Презренье- в холодных глазах.
Звезд, ледяные ухмылки,
Хохот и свист сквозняка.
Нервы. Растоптанной скрипки
И ствол – к подбородку!

Вот, пассажиров ссадив, электричка ушла.
Все здесь, как раньше - залитый дождями перрон.
И городу я говорю: «Старик! Как дела?»
«Паршиво ты выглядишь!» - скажет безмолвно он.
Тут тронулся поезд. Попутчице сделал:«Пока!»
Она, улыбнувшись, губами прижалась к стеклу.
Но что-то из пальцев в кармане сложила рука...
Да! Я узнаю этот город и эту игру!

Качаясь, последний вагон скрылся за переезд,
А ноги, как раньше- насквозь! И автобуса нет.
По старой привычке линяю в ближайший подъезд,
Ведь в пачке наверно остался пяток сигарет..
И на подоконник устроившись, пиво открыв,
Пущу в потолок струйку дыма, закрою глаза…
Ну вот и закончился мой бесконечный отрыв!
И я, как обычно, опять возвратился назад.

Мы выросли, где денатура…
Где запах не ах и по-братски трава.
Там, где рождалась культура,
Познавшая грань бескультурья сперва…
Где что-то входило в нас с ветром,
А что-то впиталось с осенним дождем.
Где не было напрочь света,
И тесно могло быть даже вдвоем.
И в одиночку…

И где-то на лестничной клетке
Царит атмосфера Монмартра.
Там в колеснице таблетки,
Смешные копейки за «Ватру».
Где теплые трубы подвалов,
Там бланш- это плевое дело…
Нас гнали со сцен и из залов,
И руки ломали умело.
За спину…