Rina_Morgana,
Одно из главных принципов Цервкви по отношению к свящ. Писанию - это принцип Богодухновенности. Что он подразумевает? Канон Ветхого Завета складывался до 2 века, Нового - до 4 века. Церковь никогда и ничего не укрывала, все сомнения и вопросы обсуждались собором Св. отцов с призыванием благословаения Божия и благодати Св. Духа. Памятники истории, которые вы приводите, были отвергнуты, как писания не Богодухновенные, в которых как раз проявилось мнение и самость людей их писавших.
Ведь известен такой факт, что сразу после распятия Иисуса Христа, началось прямое противодействие со стороны иудеев, обрушились на его последователей, чтобы уничтожить их и физический и идеологически, поэтому сразу после распятия, в церкви появляются мужи, которые исполняли функцию апологетов. Они защищали учение от влияния языческого, философского мира (Иустин Философ, Тертуллиан и др, Климент Римский). К этому же времени относятся появление лже-евангелие, т.е. люди зачастую далекие от христианства писали свои явно языческие труды, но чтобы придать им авторитет, подписывались именами апостолов. И именно, когда Церковь получила в начале 4 века свободу, стал возможен процесс выделения, выбора и проверки среди всей накопившийся литературы Богудухновенных книг, на Первом Соборе это и было сделано. Что касается Раскола. Рим и Константинополь находятся далеко друг от друга, это были фактически столицы двух Империй. Поэтому раскол уж точно завязался не на личностях иерархов. Процесс отхода Католической церкви от древних правил шел на протяжении 11 веков. Учение Католич. Церкви о безбрачии духовенства, о совершение Литургии на пресном хлебе, учение о Чистилище, о непорочном зачатии и Божией Матери и самое главное, изменение Никео-Цареграцкого символа Веры, который был принят Единой церковью на 1 и 2 Вселенских соборах. Так как 3 Вселенский Собор определил, что никому не дозволяется вносить изменения и дополнения, а Католическаая Церковь приняла филиокве (исхождение св.Духа и от Сына), и таким образом отошла от апостольского учения, с личностью папы и патриарха раскол был не связан. Православие лишь оградило себя от лжеучения.
Далее Протестантизм и Католичество.Православная и Католическая церкви к моменту раскола на западе, уже существовали отдельно. 1) родина протестантизма - Германия. В течение многих столетий Ватикан открыто грабил приходы Германии. Есть такое выражение, что соборы в Италии были построены на Германские деньги. Протестантизм возник как реакция на эту политику. 2) Мартин Лютер стремился реформировать церковь, но в итоге зашел еще дальше самих католиков. Идея у него была неплохая - очистить церковь от учения от индульгенции и так далее. Он первый заявил что в Католической церкви вкралось слишком много изменений, которых не было изначально в Древней Церкви. Но в итоге, его ученики исказили учение еще больше, чего и следовало ожидать. Они вывели: отрицание священства, как священного сана, в учение о спасении дошли до того, что человек спасается только верой, а не праведной жизнью, соблюдением заповедей и так далее.
Я могла бы много и долго и весьма дотошно вам тут объяснять и контр аргументировать, но поднимать домашнюю библиотеку и писать мини-кандидатскую работу, считаю не нужным. Потому приведу файл с довольно подробной книгой, в которой есть ответы на то почему и зачем и как относится церковь к перечисленным вами источникам. Так же приведу целиком последнюю главу из этой книги, что тоже много объяснит:
IV. ПРИНАДЛЕЖИТ ЛИ КАНОНИЧЕСКИЙ АВТОРИТЕТ
КАЖДОЙ КНИГЕ В ОТДЕЛЬНОСТИ ИЛИ ВСЕМ ИМ ВМЕСТЕ?
В большинстве исследований и обсуждений нашей проблемы почти или совсем не придают значения главному вопросу: принадлежит ли канонический авторитет каждой из новозаветных книг в отдельности или же им обладает полное собрание? Эти две формулировки имеют фундаментальное различие и предполагают совершенно разные исходные представления.
(Третья формула — канонический авторитет принадлежит и собранию книг, и отдельным книгам — всего лишь модификация второй, и ее можно из обсуждения исключить. )
У слова “канон” в греческом, в латыни или в английском много разных значений. Если речь идет о развитии новозаветного канона, в греческом, среди нескольких главных значений для ясности надо различать два. В активном значении это слово обозначает книги, которые очерчивают норму христианской веры и жизни; но у него может быть и пассивное значение, т. е. оно может обозначать книги, отобранные Церковью как нормативные[640]. Разницу между этими словоупотреблениями можно кратко выразить двумя латинскими причастиями: norma normans, — “правило предписывающее” и поrта normata, — “правило предписанное” (Церковью). Согласно этим двум значениям слова kanwn, Новый Завет можно назвать или собранием авторитетных книг, или имеющим авторитет собранием книг.
В первом случае книгам, входящим в собрание, свойственно значение, которое они приобрели до того, как их собрали вместе, и авторитет их опирается на их собственное содержание. Во втором случае авторитет им придает само собрание, а до включения его не было; другими словами, канон обретает догматическое значение по мере нарастания процесса “канонизации”. В одном случае Церковь признает авторитет, свойственный Писанию, в другом — придает этот авторитет сама тем, что собирает его воедино и ставит на нем печать каноничности.
Если авторитет новозаветных книг объясняется не тем, что их включили в собрание, составленное Церковью, а каким-то предшествующим им источником, можно считать, что Новый Завет в основном был завершен уже тогда, когда были написаны все те его части, которые из этого источника происходят. Другими словами, когда было определено принципиальное свойство канона, тогда его объем и был зафиксирован, и канон был завершен тогда, когда были написаны книги, соответствующие главному принципу.
В действительности же канон создавался долго и этот сложный исторический процесс развивался совсем не гладко, а скорее зигзагообразно. Результат, которого Церковь в конце концов достигла[641], складывался в течение длительного времени, когда действовали разные силы и находили выражение очень разные мнения.
Таким образом, при обсуждении notae canonicitatis необходимо отличать основание самой каноничности от оснований для убеждения в каноничности. Первая имеет дело с понятием канона и относится к сфере богословия; второе связано с объемом канона и оказывается прерогативой историка. Эти основания по-разному интерпретировались в различных частях древней Церкви, и границы канона оставались до некоторой степени неопределенными несколько столетий. В Церкви было две тенденции — к максимизации и к минимизации. В Александрии, например, где некоторое время ходило много “боговдохновенных” книг, процесс этот развивался как отбор, т. е. шел от большего числа книг к меньшему. В других регионах, например, в Сирии, Церковь долго удовлетворялась каноном из 22 книг. И в одном, и в другом случае убежденность в каноничности основывалась на длинном ряде критериев — литературных, литургических, вероучительных — связанных с авторством, содержанием и употреблением конкретной книги. Короче говоря, статус каноничности не внешне демонстрируемый признак, а выражение христианской веры. Она не зависит от факторов, открытых для суждений, например — от авторства или подлинности документа; псевдоэпиграф не обязательно надо исключать из канона[642].
Здесь уместно рассмотреть еще один аспект развития канона — его случайный характер[643]. У некоторых ученых эта кажущаяся случайность при определении границ канона вызывает неприятие. Иногда спрашивают, как можно видеть в каноне особый Божий дар Церкви, когда его развитие от “расплывчатого” к “твердому” протекало столь нецеленаправленно и действительно носило случайный характер. По мнению Вилли Марксена, “с исторической точки зрения фиксация канона Нового Завета — дело случайное”[644].
Не вдаваясь в дискуссию об антиномии “двойного делания”, т. е. о том, что события, происходящие с людьми, имеют своей причиной и Бога, и конкретного человека[645], уместно все же спросить, насколько здесь прав Марксен! Его вывод опирается не столько на тщательное историческое рассуждение, сколько на философское размышление. Нет исторических данных, которые помешали бы покориться Церкви, уверенной в том, что, несмотря на сугубо человеческие факторы (confiisio hominum), действовавшие при создании, хранении и собирании книг Нового Завета, весь этот процесс можно считать плодом божественного промысла (providentia Dei). Особенно это заметно в тех случаях, когда книгу признавали канонической, по видимости, из-за ошибки, связанной с авторством. Например, несмотря на то, что большая часть Церкви ошибочно приписывала Послание к Евреям апостолу Павлу, все мы согласимся, что она была интуитивно права, признав самоценность этого документа. Если сравнить Послание к Евреям, например, с Посланием Варнавы, которое тоже посвящено христианскому толкованию Ветхого Завета и приписывалось спутнику апостола, совсем неудивительно, что Церковь признала первое достойным включения в канон. Впоследствии были найдены “аргументы” в пользу того, чтобы приписать его апостолу Павлу и тем самым счесть его во всех отношениях подходящим для канона, но это не имеет отношения к вопросу о внутренне присущих ему свойствах, делающих его достойным канонического статуса.
Иначе говоря, вместо того чтобы утверждать, что некоторые книги случайно включены в канон Нового Завета, а другие случайно из него исключены, в последнем видя здесь дело отдельных людей или соборов, правильнее сказать, что некоторые книги сами себя исключили из канона. На фоне более чем десятка евангелий, циркулировавших в древней Церкви, вопрос о том, как, когда и почему были отобраны наши четыре Евангелия, может казаться таинственным, тогда как на самом деле, это очевидный пример того, что выживает самое жизнеспособное. Рассуждая о каноне, Артур Нок (Nock) говорил своим студентам в Гарварде: “Лучшие дороги в Европе — те, по которым много ездят”. Уильям Баркли (W. Barclay) говорил об этом еще определеннее: “Новозаветные книги стали каноническими потому, что никто не мог им в этом помешать”[646].
Различение новозаветных книг и последующей литературы основывается не на произвольных суждениях; тому есть исторические причины. Послеапостольские поколения свидетельствовали о воздействии определенных книг на их веру и жизнь. Самоочевидная действенность слова подтверждала божественное происхождение Благой вести, породившей церковь; это и говорит апостол Павел Фессалоникийцам: “Посему и мы непрестанно благодарим Бога, что, приняв от нас слышанное слово Божие, вы приняли не как слово человеческое, но как слово Божие, — каково оно есть по истине, — которое и действует в вас, верующих” (1 Фес 2:13). Во II и последующих веках эти слова, исполненные авторитетной силы, находили не в поучениях современных руководителей и учителей, а в апостольском свидетельстве, содержавшемся в определенных древнехристианских писаниях. С этой точки зрения Церковь канона не создавала, а только признала, приняла и подтвердила самоочевидную ценность определенных документов[647]. Если мы это игнорируем, мы войдем в серьезное противоречие не с догмой, а с реальной историей.
Если мы примем во внимание ставшие недавно доступными десятки евангелий, деяний, писем и апокалипсисов из библиотеки Наг-Хаммади, мы уверенней, чем когда-либо, сможем сказать, что ни одна книга или собрание книг древней Церкви не могут сравниться с Новым Заветом по степени своей важности для истории и вероучения христианства. Уверенность в том, что в нашем Новом Завете содержатся лучшие источники о жизни Иисуса, — самое ценное знание, которое только можно обрести, изучая историю канона. Что бы мы ни думали о древнем христианстве, ясно, что те, кто определял границы канона, четко и уравновешенно видели благовествование Христа.
Однако такие слова излишни. Творения веры и искусства ничего не приобретают от официальной печати. Если, например, все музыкальные академии мира объявят Баха и Бетховена великими музыкантами, надо бы ответить: “Спасибо, мы об этом и так давно знаем”. Члены древней Церкви, способные к различению духов, могли распознать священные книги благодаря тому, что Кальвин[648] называл внутренним свидетельством Святого Духа. Testimonium Spintus Sancti internum не создает авторитета Писанию (он есть и так), но оказывается средством, благодаря которому верующие могут этот авторитет признать. Писание само свидетельствует о себе (autopistia); и ни Отцы, ни Кальвин не пытались разрешать разномыслия о границах канона простой ссылкой на то, что так велит Дух[649].
Форма, в которой слово Божье присутствует в Писании, не должна представляться статически, подобно вещественному содержанию, а как динамическое духовное действие. Слово и Писание связаны, они образуют органическое единство, относясь друг к другу, как душа и тело. Однако никакая эмпирическая аналогия не в состоянии выразить взаимоотношений слова Божьего и Библии. Они уникальны и больше всего напоминают взаимодействие божественной и человеческой природы в Иисусе Христе, Слове воплощенном.
помню-помню...
