Несколько позже, в 1930 году, Роберт Е. Говард, которому исполнился двадцать один год, выдумывает амбала Конана из Киммерии для потребностей журнальчика "Вейрд Тэйлз". С первой историей о Конане Америка встречается в 1932 году. В 1936 году Говард кончает жизнь самоубийством, оставив наследство в виде нескольких коротких рассказиков и новелл, действие которых происходит в несколько похожем на нашу Землю, но все же совершенно фантастическом и неестественном Невер-Невер Лэнде. Героический Конан вытворяет здесь то, что не мог его творец. Говард оставил всего одно крупное произведение о Конане, а именно - "The Hour of the Dragon" ("Час Дракона"). После его смерти произведение публикуется вновь под названием "Conan the Conquerior" ("Конан Завоеватель"). Говард лежит себе в темной могилке, а мирок американских фанов начинает трястись от последующих "Конанов...", выпекаемых шустряками, чующими большие деньги. Шустряки чувствуют себя прекрасно, потому что знают: Говард создал новый, читабельный, прекрасно продаваемый жанр - sword and sorcery ("меч и магия"), иногда называемый еще и heroic fantasy ("героическая фэнтези").

ФЭНТЕЗИ - БОЛЬШОЙ ВЗРЫВ!

Вскоре после смерти Говарда, в 1937 году, мало кому известный мистер Толкин, которому исполнилось сорок пять лет, публикует в Англии книжку для детей, которую назвал "Хоббит, или Туда и обратно". Толкиновская концепция Невер-Невер Лэнда, названная Средиземьем, родилась в двадцатых годах нашего века. И только лишь в 1954 году издательство Аллен и Анвин (Allen&Unwin), выпускает "Повелителя Колец". Создание произведения, трилогии, которому было суждено потрясти миром, заняло у автора двенадцать лет. Его опередил К.С.Льюис со своей "Нарнией", изданной в 1950 году, но, тем не менее, не Льюис, но Толкин бросил весь мир на колени. Правда, поскольку нет пророка в своем отечестве, это бросание на колени происходит в широком масштабе только лишь в 1965/1966 годах после издания в Штатах карманной версии.

Карманное, пейпербэковое издание трилогии по времени совпадает с переизданием (и новой редакцией) полной серии "Конанов", которое провел Л.Спрэг де Камп.

Тут следует заметить - два автора и две книги. Две книги настолько же отличающиеся, насколько отличаются их авторы. Юный невротик и зрелый, солидный профессор. Конан из Киммерии и Фродо Бэггинс из Хоббитона. Две такие различные страны Никогда-Никогда. И одинаковый успех. И начавшиеся культовое поклонение и безумие!

Когда уже начались культовое поклонение и сумасшествие, поглядели назад. Естественно, была замечена "Нарния" Льюиса, и третье имя с триумфом было дополнительно занесено в список. Но кто-то узрел и стародавний "Лес за миром" Уильяма Морриса, "Алису в стране чудес" Льюиса Керрола, даже "Волшебника страны Оз" Френка Баума, появившегося еще в 1900 году. Был замечен также "Once and Future King" (в издании "Северо-Запада" - "Король былого и грядущего" - прим.перев.) Т.Уайта, изданный в 1958 году. Да, конечно же, это тоже была фэнтези - которая по-английски означает всего лишь "фантазия". Но все же, как заметили более трезвые исследователи, эти дотолкиновские штучки не имели такого популярного характера, как "Повелитель Колец" или же "Конан". А кроме того, добавили более трезвые исследователи, если уж так устанавливать критерии, то где же место для Питера Пэна или Винни Пуха? Ведь это тоже фантазия, тоже фэнтези. Посему, на скорую руку был запузырен новый термин "adult fantasy" (фэнтези для взрослых) - явно для того, чтобы преградить Винни Пуху дорогу в списки фантастических бестселлеров.

ФЭНТЕЗИ - ЭКСПАНСИЯ

Жанр развивается лавинообразно, в нем появляются все новые и новые верстовые столбы, быстро заполняется портретами Зал Славы, Нall of Fame. В 1961 появляются саги "Эльрик" и "Хокмун" Майкла Муркока. В 1963 рождается первый "Мир Ведьм" Эндре Нортон (в русском переводе - "Колдовской Мир"). В карманном издании появляется "Фафрд и Серый Котище" Фрица Лейбера. И наконец, с громадной помпой - "Wizard of Earthsea" Урсулы Ле Гуин и одновременно, "Последний Единорог" П.Биггля - две книги абсолютно уже культового характера (Относительно перевода названия книги Урсулы Ле Гуин см.статью С.Бережного в "Интеркоме", а насчет культового характера в нашей стране - Говард со товарищи покрывает их "как бык овцу" - прим.перев.). Наступают семидесятые годы - появляются и побивают все рекорды продажи книги Стивена Кинга. Правда, это, скорее, страшилки, чем фэнтези, но ведь это практически первый случай, чтобы писатель из "гетто" выкосил всех "мэйнстримовцев" из всевозможнейших списков бестселлеров. Вскоре после того появляются "Фома Неверующий" Стивена Дональдсона, "Амбер" Желязны, "Ксант" Пирса Энтони, "Дерини" Кэтрин Куртц, "Рожденная могилой" Тэнит Ли, "Туманы Авалона" Мэрион Циммер Брэдли, "Белгариад" Дэвида Эддингса. И еще. И еще. И еще. Коньюктура не ослабевает.

Как уже говорилось: безумие, культ, побивающая все рекорды продаваемость. Огромная популярность и громадный бизнес. И, как обычно - сморщенные носы критиков. Популярные, читабельные, отлично продаваемые - следовательно, ни фига не стоящие! Фентези какие-то! И, что самое паршивое, по прямой линии происходящие от pulp-magazines и "Вейрд Тэйлз", то есть макулатуры, издающегося на паршивой бумаге примитивного чтива для кретинов. Никто не слушал Толкина, когда старый, улыбающийся хоббит спокойно объяснял, что он не создавал свое Средиземье как убежище для дезертиров из трудолюбивой армии реальной действительности, совсем наоборот, он хотел открыть врата тюрьмы, заполненной несчастными осужденными серого будничного существования. Фантазирование, - говорил старый Дж.Р.Р. - это натуральная тенденция в психическом развитии человека. Фантазирование не оскорбляет рассудка, не вредит ему, не затушевывает истины и не притупляет стремления к познанию. Наоборот, более живой и вникающий в суть вещей разум способен творить более прекрасные фантазии.

Все это правда, хотелось бы сказать. И неправда, хотелось бы добавить. Ибо, когда начался бизнес, за творческое фантазирование взялись различные, ой какие различные умы. И таланты. Но об этом позже. Поначалу стоило бы присмотреться и поразмыслить, а что же это такое - ваша знаменитая фэнтези.

ОПРЕДЕЛЕНИЯ В ТЫКВЕННОЙ КАРЕТЕ

А фэнтези - ответит на это каждый истинный фэн - какая она есть, видит каждый. А родом она из сказки. Уже Лем писал - скажет вам каждый истинный фэн - что фэнтези - это сказка, лишенная оптимизма детерминизированной судьбы, это рассказ, в котором детерминизм судьбы подточен стохастикой случайности.

Ха! Написано так мудрено, что прямо зубы заныли, а ведь это еще не конец. Изучая классика далее, мы узнаем, что фэнтези принципиально отличается от сказки, ибо фэнтези это игра с ненулевой суммой, и вместе с тем не очень-то отличается от сказки, поскольку она одинаково антиверистична по отношению к событийному опыту. Зубы болят так, что на стенку лезу, но что поделать, "Фантастика и футурология" не была задумана для таких как я простачков, которым следует все выложить черным по белому, а вдобавок все иллюстрировать тривиальным примером, например, так:

Сказка и фэнтези тождественны, ибо неправдоподобны. И в сказке, и в фэнтези, допустим, Золушка едет на бал в тыкве, запряженной мышами, и ведь трудно представить нечто более неправдоподобное. Детерминизм событий, пресловутый "гомеостат" сказки, требует, чтобы у принца, устраивающего бал, при виде Золушки случился внезапный приступ влюбленности, граничащей с манией, а "нулевая сумма игры" требует, чтобы они поженились и жили долго и счастливо, перед тем наказав злую мачеху и сводных сестричек. В фэнтези же может подействовать "стохастика случайностей" - представим, что принц, искусно имитируя любовные чувства, заманит девочку на темную галерею и дефлорирует ее, после чего прикажет гайдукам выкинуть ее за ворота. Жаждущая мести Золушка скроется в Серых Горах, где, как известно, золота нет. Там она организует партизанское движение, чтобы лишить насильника трона. Вскоре, благодаря древнему предсказанию, станет известно, что все права на корону принадлежат как раз Золушке, а гадкий принц - всего лишь незаконнорожденный узурпатор, а вдобавок ко всему, еще и марионетка в руках злого колдуна. Вам понятно?

Но вернемся к тому самому "неправдоподобию", являющемуся характерной чертой или же - как считают другие, а чаще всего противники жанра - стигматом фэнтези. Снова обратимся к рассказу о Золушке. Предположим, что наш рассказ начнется уже несколько подпорченным стохастикой вероятности - скажем, на балу. Что мы тут видим? Ага, видим мы замок, галереи, принца и дворян, дам в атласе и кружевах, ливрейных лакеев и канделябры - все настолько правдоподобно, что тянет на блевоту. А если вдобавок еще прочитаем фрагмент диалога, в котором собравшиеся гости комментируют итоги заседаний Собора в Констанце, веризм будет абсолютным. Но вдруг, ни с того, ни с сего, появляется фея, карета из тыквы и тащащие ее полевые мыши. Ой, нехорошо. Антиверизм полнейший! Остается лишь надеяться, что действие, возможно, происходит на другой планете, там, где мыши запросто таскают кареты. Возможно, добрая фея окажется астронавткой из НАСА или же переодетым мистером Споком. Возможно, что действие происходит и на Земле, но после ужасного катаклизма, который отбросил человечество к феодализму и галереям, но обогатил мир мышами-мутантами. Вот такой поворот действия был бы научным, серьезным и - ха-ха! - правдоподобным. Но вот магия? Феи? Нет. Исключается. Инфантильная чушь! Выкинуть, цитирую Лема, в мусорную корзину!

Эх, дорогие мои, можете меня побить, но я не вижу особой разницы между неправдоподобием волшебной тыквы и неправдоподобием далеких галактик или Большого Взрыва. А дискуссия о том, что волшебных тыкв не было и не будет, а Большой Взрыв был или когда-то там еще будет, для меня останется дискуссией бесплодной и смешной, которую можно сравнить с позицией тех цекистских деятелей от культуры, что когда-то требовали от Теофила Оцепки, чтобы тот прекратил рисовать гномов, а переключился на изображение коммунистических достижений, поскольку гномов нет и не бывает, а коммунизм есть. И давайте договоримся раз и навсегда: с точки зрения антиверизма фэнтези не лучше и не хуже, чем так называемая научная фантастика. А наш рассказ о Золушке, чтобы уж был совсем правдоподобным, в последних строках обязан оказаться сном секретарши из Бельско-Бяльского проектного бюро, укушавшейся вермутом в новогоднюю ночь.

МЕЖДУ ИСТОРИЕЙ И СКАЗКОЙ

Но давайте вернемся к фэнтези и ее, якобы, сказочным корням. На самом деле, к сожалению, все выглядит совершенно иначе. Существует исключительно мало классических произведений данного жанра, которые эксплуатируют сказочные мотивы, докапываются до символики, постмодернистически интерпретируя послание; произведений, которые обогащают сказочный сюжет разработанным фоном и играются с выделением уже упомянутого детерминизма случайностей, пытаясь составить логичное математическое уравнение из цитированной ранее "игры с ненулевой суммой". Подобных книг не имеется вообще или же чрезвычайно мало. Повод прост. Англосаксы, доминирующие в фэнтези и создавшие сам жанр, имеют в своем распоряжении намного лучший материал: кельтскую мифологию. Артурианская легенда, ирландские саги и поверья, бретонский или же валлийский Мабиногион в сто раз более подходит как исходный материал для фэнтези, чем инфантильная и примитивно сконструированная сказка.

Артурианский миф у англосаксов живет вечно, он крепко врос в культуру своим архетипом. И вот почему архетипом, прообразом ВСЕХ произведений в жанре фэнтези является легенда о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола.

Если кто желает, пускай закроет глаза и протянет руку к полке с книжками, чтобы вытащить оттуда наугад любой роман фэнтези. И пускай проверит. В книге описываются два королевства (страны, империи) - одна, это Страна Добра, а другая совсем наоборот. Имеется Добрый Король, лишенный трона и наследства и пытающийся их восстановить, против чего выступают Силы Зла и Хаоса. Доброго Короля поддерживает Хорошая Магия и Добрый Волшебник, равно как и собравшаяся вокруг справедливого повелителя Храбрая Дружина Молодцев. Для полной победы над Силами Тьмы все же необходим Чудесный Артефакт, волшебный предмет небывалой силы. Предмет этот во власти Добра и Порядка имеет свойства интеграции и мира, в руках же Сил Зла - становится деструктивным элементом. Следовательно, Магический Артефакт надо найти и овладеть им, пока тот не попал в лапы Заклятого Врага...

Откуда нам все это известно? А известно это нам от сэра Томаса Мэллори, из его "La Morte, Arthur". Правда, для нас это всего лишь культурно чуждая легенда, одна из множества легенд, такая же чужая нам, как и эскимосские сказки или предания краснокожих Союза Шести Племен. Зато в англосаксонской культуре артурианский миф закреплен чрезвычайно сильно, он полностью интегрирован в этой культуре. И еще - следует сказать - не очень-то он сказочный. Он квази-исторический. До настоящего времени в Англии проводятся серьезные дискуссии относительно того, действительно ли Камелот находился на месте нынешнего Винчестера, вроде бы даже соответствующие раскопки проводятся. До настоящего времени Тинтагель или там Гластонбери становятся местом сборищ различных маньяков, пост-друидов и психомедиевистов.

Конечно же, было бы чрезмерным упрощением параллельное чтение "Повелителя Колец" и "Смерти Артура", было бы упрощением открытие, что Артур - это Арагорн, Андурил - это Экскалибур, что Кольцо - это Грааль, Фродо - это Галахэд, Мерлин - это Гэндальф, а Саурон - это комбинация Морган ле Фей и диких саксов, которых победили под Маунт Бадон (на полях Пелленора). Но нельзя не заметить подобий в более глубоких слоях обоих произведений и того факта, что весь жанр фэнтези эксплуатирует артурианский миф в одном, базисном каноне - в лейтмотиве борьбы Сил Добра и Прогресса, представленных Артуром, Мерлином, Экскалибуром и Круглым Столом, с Силами Мрака и Разрушения, воплощением которых стали Моргана, Мордред и стоящие за ними силы.

Легенда об Артуре стала не только архетипом, прообразом фэнтези - она была и полем возможности показать свое умение для тех авторов, которые предпочли творчески эксплуатировать сам миф, вместо того, чтобы опирать на нем "собственные" замыслы. Прежде всего здесь следует упомянуть Т.Уайта и его "Короля Былого и Грядущего", правофланговое произведение "камелотской" фэнтези. Следующим событием стала публикация "Туманов Авалона" - прелестного и награжденного произведения Марион Циммер Брэдли. Среди других авторов данного поджанра можно назвать - уже значительно тише, чем два предыдущих имени - Джиллиан Брэдшоу, Питера Хэнретти и Стивена Лоухеда. Совсем недавно к ним присоединилась Диана Пекссон с интересным, хотя и ужасно вторичным по отношению к "Туманам Авалона" романом "Белый Ворон".

ГЭНДАЛЬФА В ПРЕЗИДЕНТЫ!

Итак, у нас имеется первый корень, root фэнтези - им стал архетип артурианской легенды. Но фэнтези - это не дерево с одним корнем. Жанр завоевал популярность только лишь потому, что играл на звучных струнах легенды, сплетенной с культурой. Популярность была завоевана, потому что сам жанр стал продуктом определенного ВРЕМЕНИ.

А точнее - времен. Того способа, которым авторы фэнтези отреагировали на времена, в которых им пришлось жить. Вспомним - взрыв популярности фэнтези на переломе шестидесятых и семидесятых годов, когда эта литература была воспринята и вознесена в ранг символа наравне с Битлз, детьми-цветами и Вудстоком, был реакцией на выстрелы в Далласе и на Вьетнам, на технизацию, на отравление окружающей среды, на расцвет религии вещизма, исповедываемой филистерской частью общества, на культ ленивого потребленчества перед экраном телевизора, с которого сочится "Бонанза", "Династия" или очередной гимн во славу Американского Способа Жизни. В это же время рождается и другой культ - культ бунтарства. На стенках станций метро появляются оптимистичные надписи "FRODO LIVES!" и "Gandalf For President!". Газетная заметка о бессмысленном загрязнении окружающей среды называется "Еще один кусок Мордора!"

Естественно, в то же самое время происходит истинный взрыв воинственной, бунтарской или же предупреждающей SF, но ей далеко до популярности фэнтези. Ибо читатель начинает понимать и чувствовать тлеющее внутри желание сбежать от гнусной и пугающей действительности, от окружающей его бездуховности и бесчувствия, от отчуждения. Он хочет бежать от "прогресса", поскольку это вовсе и не прогресс, но "Дорога в ад", как споет об этом через несколько лет Крис Ри. Сойти с этого пути хотя бы на несколько мгновений, углубиться в чтение, сбежать в Страну Никогда-Никогда, чтобы вместе с героями податься в Серые Горы, где золота, как известно, нет. Чтобы рядом с верными друзьями побороться с Силами Тьмы, потому что вышеупомянутые Силы Тьмы, тотсамый Мордор, который на страницах книги угрожает фантастическому миру, символизирует и воплощает те силы, которые в реальности угрожают индивидуальности, а еще - мечте.

Исходящий из подобных желаний эскапизм остается, все-таки, эскапизмом меланхолическим. Ведь, что ни говори, всего того, что творится вокруг нас, с помощью мечтаний ни остановить навечно, ни хотя бы удержать невозможно. И вот тут мы вновь возвращаемя к Легенде Круглого Стола, ибо артурианский архетип живьем переносит в фэнтези особенную, поэтическую меланхолию, свойственную этому жанру. Ведь легенда о Короле Артуре, прежде всего, легенда печальная и меланхоличная, она - как наверняка сказал бы Лем - легенда с "ненулевой суммой". Мы же помним: смерть Артура от руки Мордреда делает невозможным создание Царства Добра, Света и Мира. Грааль, вместо того, чтобы объединить рыцарей - распыляет их в разные стороны и делает антагонистами, делит их на достойных и недостойных прикосновения к Священной Чаше. А для наидостойнейшего, для Галахэда, встреча с Граалем означает прощание с этим миром. Ланселот сходит с ума, Мерлин дает себя обмануть Нимюэ и погружается в колдовской сон в темнице. Что-то заканчивается - кончается эпоха. Древний, Старший Народ Великой и Малой Британии - эльфы и другие расы - должен уплыть на Запад, в Авалон или Тир-Нан-Ог, потому что в нашем мире для них уже нет места.

И действительно, не слишком-то чувствуется здесь "гомеостат сказки". А борьба Добра со Злом?

В легенде триумф зла происходит не прямо и вообще, не очевидно: Мордред гибнет, Морган Ле Фей тоже проигрывает. Но сама смерть Артура должна - ведь мы это знаем - вызвать крушение великолепных планов короля. Отсутствие наследника должно вызвать хаос, борьбу за власть, анархию, мрак.

Но в то же время, Мерлин вечен и когда-то вернется - как и Гэндальф? А следовательно - ГЭНДАЛЬФА В ПРЕЗИДЕНТЫ. Вернется с Авалона и Артур, который, все-таки, Король Былого и Грядущего. А вернется он тогда, когда с нашим миром будет уже по-настоящему паршиво, он очистит наш мир от остатков Мордора, и вот тогда-то воцарится мир, согласие и вечное счастье, viribus units, с божественной (чародейской) помощью.

ВОЗЗВАНЫЙ - ПРЕСЛЕДУЕМЫЙ

Именно эту лирическую меланхолию, печаль уходящего времени и заканчивающейся эры, смягченной оптимизмом и надеждой, прекрасно использовал Толкин в "Повелителе Колец". У автора данных строк слезы стояли в глазах, когда Серый Корабль забирал Фродо с Серой Пристани, и он даже утирал нос платочком, эх, утирал, когда Сэм Гэмджи докладывал Розочке Коттон о своем возвращении. Да, да. С Серой Пристани. На Запад. В Авалон. Все так. Великий Толкин проехался по артурианскому архетипу как казак по донской степи, но что ж - он был Первым и Великим. Каждый, кто впоследствии пускался по тому же самому, архетипному следу, тут же получал этикеточку последователя. А как же еще не получить? Ведь архетип был тем же самым. И остается тем же самым.

В пользу Учителя Толкина следует сказать, что он использовал вышеупомянутый архетип так великолепно, вложил столько упорного труда в претворение архетипа в роман, воспринимаемый нашим современником, что... создал собственный архетип, архетип Толкина.

Давайте повторим эксперимент, снова возьмем любую книжку фэнтези с нашей полки и поглядим, о чем же она.

Итак, в более-менее селянской местности живет себе наш герой, и живет, заметим, неплохо. Внезапно появляется таинственный некто, чаще всего волшебник, и сообщает нашему протагонисту, что тот должен незамедлительно отправиться в длительный поход, ибо от него, от героя-протагониста, зависит судьба всего мира. Дело в том, что Зло собирается совершить агрессию на Добро, и единственное, что можно противопоставить этому Злу - это Волшебное Что-то-там. Волшебное Что-то-там спрятано Где-то-там, черт знает где, скорее всего, в Серых Горах, где золота, как всем известно, нет.

Вызываемый делает большие глаза, поскольку даже в самых смелых своих мечтах не представлял, что от него будут зависеть судьбы мира. Он даже немножко сомневается в словах волшебника, но тут неожиданно на него нападают, совсем уж непременно, Черные Посланники Зла, и ему приходится от них удирать. Удирает он в Доброе Место, там чуточку может отдохнуть, там же он узнает о Легенде и Предназначении. Ха, что ж поделаешь, выхода нет. Наш герой обязан свершить великий Поход - Quest, согласно карте, которую автор предусмотрительно поместил в самом начале книжки. На этой карте богато представлены Горы, Леса, Болота и Пустыни со Страшными Названиями. Это ничего, что Главное Месторасположение Врага, куда следует добраться, находится в северном или там восточном углу карты. Можно быть уверенным, что наш герой будет путешествовать зигзагом, поскольку должен посетить все Страшные Места. Ходить прямым путем в фэнтези запрещено.

Герой не может путешествовать сам, посему ему быстренько собирают Дружину - группу живописных и харизматичных типов. Начинается Квест, продолжается, понятно, зигзагом, а приключения в Страшных Местах, от которых стынет кровь в жилах, сменяются селянковым отдыхом в Местах Дружелюбных. И наконец наступает final show-down в Месторасположении Зла. Здесь одного из Дружинников обязательно шмякнут, но остальные победят. Злу покажут кузькину мать, во всяком случае, до того времени, когда автору не захочется написать продолжение - ибо тогда Зло "возродится", и нужно будет начинать da capo al fine ("с начала и до конца" - муз. термин - прим.перев.)

Вышепомещенный, сознательно упрощенный и пересмешливый суррогат должен был подвести нас к следующей теме - к тому факту, что вся могучая волна посттолкиновской фэнтези является жанром малооткрывательским, штампованным, дешевым, презренным и не стоящим даже того, чтобы о нем говорили серьезно. Именно таково мнение критиков, а с чем же еще считаться, если не с мнением критиков. Данное мнение, помимо вышеосмеянной вторичности фабул по сравнению с толкиновской и артурианского архетипа вообще, сложилось еще из двух элементов - болезненной склонности авторов фэнтези писать многотомные саги и... книжных обложек.

ЛИЦОМ К ЯРОМУ

Начнем с обложек. Обложка книги - это ее визитная карточка. Не надо себя обманывать: критики не в состоянии читать всего, что выходит - они и не читают. Прочтение вовсе не является обязательным условием написания рецензии. Достаточно глянуть на обложку. Если на ней, к примеру, название вырисовано истекающими кровищей буквами, а чуть пониже мы видим оскаленную харю с вытаращенными буркалами - то сразу же можно сказать, что это дешевый splatter-horror, другими словами - пардон, друзья - ужасное дерьмо.

Если же на обложке присутствует полуголая дамочка в объятиях героического типа с мышцами, блестящими от Oil of Ulay или же какой-то еще "Джожобы", к тому же, если у этого типа в руке ятаган, а сверху на все это поглядывает дракон с выражением морды оголодавшего аксолотля, то мы имеем дело с дешевейшей фэнтези, со жвачкой и гадостью - такую же следует писать и рецензию. И она попадет в цель, в самое яблочко, так что позавидует сам Кэвин Костнер из Шервудского Леса. Почему так? А потому, что невозможно не попасть! Ведь яблочко это величиной с Круглый Стол короля Артура, за которым одновременно усаживалось сто пятьдесят рыцарей, не считая королевы Джиневры со своими фрейлинами.

Почему так происходит? Ну почему, спросит кто-нибудь, издатель фэнтези сам, своей рукой, нацепляет на свою продукцию пресловутый "ярлычок", этикетку дешевки? Ответ прост. Издатель целит в так называемого ЯРОГО. А так называемый ЯРЫЙ желает на обложку Бориса Вальехо, это он хочет полуголые задницы и бюсты, что готовы выкатиться из бронированного лифчика. ЯРЫЙ не ищет в фэнтези смысла, ведь смысл прямо таки обязан возопить, что в ажурных доспехах в бой никто не ходит, ибо в таких доспехах не только сражаться опасно, в таких доспехах невозможно даже продираться сквозь заросли крапивы, которой поросли яры Мрачных Лесов и Серых Гор, где золота, как всем известно, нет. А с голой - excusez le mot - задницей можно делать только одно: то, что совершенно не "heroic" и не "fantasy". В большинстве случаев.

Складывается впечатление, что фэнтези как жанр так сильно перепугался критиков, что в своем развитии решил прибегнуть к своеобразной мимикрии: он совершенно отказался от каких-либо претензий и совершенно отказался от борьбы за место наверху, то есть, в списках книг, выдвинутых на соискание "Хьюго", "Небьюлы" или хотя бы "International Fantasy Award". Фэнтези совершенно не претендует на признание - для нее достаточно табунов ЯРЫХ, будто кота в мешке покупающих все, что появляется. У фэнтези имеется своя стабильная и обязательная группа потребителей, поэтому сей жанр заботится о вкусах упомянутой группы. Наилучшим примером подобной заботы стали знаменитые циклы, сериалы фэнтези, чудовищные монстры с пугающим количеством томов.

Рекорд в этом отношении принадлежит скорее всего некоему Алану Барту Экерсу, цикл которого "Скорпион" уже перевалил за сорок томов. Неплох и старый зануда Пирс Энтони со своим "Ксантом" - он нашлепал уже тринадцать книг сериала, а при случае - еще семь штук "Адепта", четыре "Таро" и целую кучу других книг и циклов. У Джона Нормана, о котором мы еще поговорим, на совести вроде бы одиннадцать томов цикла "Гор". Скромных авторов, ограничивающихся пяти-, четырех- и трехтомными сагами, сосчитать невозможно, но имя им легион. К огромному сожалению.

Почему "к сожалению", спросит кто-то. Да все потому, что кроме немногих исключений все вышеупомянутые монстры начинают быть тяжкими, повторяющимися и скучными уже на этапе второй, третьей, максимум - четвертой книги. Это мнение разделяется даже ЯРЫМИ, которые в массовом порядке выкупают все эти тянущиеся как сопля циклы, ибо вдолбили себе в голову, что им нужно знать, чем все это закончится. Критика и члены жюри всяких престижных наград, как уже говорилось, презирают все эти саги, потому что не в состоянии следить за ними. Я сам, хотя и считаю себя внимательным контролером новинок фантастики, иногда отказываюсь от покупки только что вышедшего шестого тома саги, так как мое внимание как-то не отметило предыдущих пяти. Но гораздо, гораздо чаще я отказываюсь от приобретения тома первого, если с обложки ухмыляется предупреждение: "First Book Of the Magic Shit Cycle". Нечего греха таить, случается, причем нередко, мне купить "Книгу третью" и радоваться, что не купил предыдущие две, и знать наверняка, что никогда не куплю три последующие. К сожалению, совершенства нет, суча ногами сейчас я ожидаю десятый "Амбер" Желязны. И знаю, что разочаруюсь. Это несколько похоже на связи с молоденькими девушками - опыт учит, что все они одинаковы, так и что с того, не сдержишься, парень, ой, не сдержишься.

ЖАЖДА ДЕНЕГ?

Самое интересное, что большинство авторов, выпекающих эти ужасающие саги, это способные, своеобразные и небанальные писатели. Что же заставляет, чтобы хороший писатель лепил том за томом, тянул цикл как жевательную резинку, вместо того, чтобы использовать идеи для чего-нибудь совершенно нового, вместо того, чтобы поработать над чем-то совершенно оригинальным, прекрасным и открывательским по идее, чтобы утереть нос всяческим критикам и недругам фэнтези, записным пародистам и пересмешникам данного жанра? И мне кажется, что я знаю ответ. Авторы влюбляются в своих героев и им очень трудно с ними расстаться. Даже чувствуя, что выработали протагонистов до сухого, они клепают тома про их детей (Желязны, Пирс Энтони, чувствую, что не выдержит и Эддингс).

Авторы влюбляются в свои "миры" и карты. Если на такой карте есть Серые Горы, и главным героям не хватило пяти томов, чтобы выяснить, что золота там нет, пишется том шестой. А в следующем, седьмом томе, мы увидим соседствующую часть карты и узнаем, что находится к северу от Серых Гор - и будет им обязательно - pardon - Плоскогорье Серого Дерьма.

И последнее. Авторы - страшные лентяи, им не хочется думать. Они ужасно ограничены, и хоть ты лопни, уже не выдавят из себя ничего оригинального. Потому-то им и приходится прокручивать заезженную схему. А прежде всего - авторы, это расчетливые бестии, и главное для них - те деньги, которые они получают с тома. Пирс Энтони продолжает тянуть "Ксант", цикл, при чтении которого от скуки болит поджелудочная железа и воспаляются геммороиды, потому что в счет каждого последующего тома он берет приличный аванс. Авторы - это грубые сукины дети, уверенные, что читатель купит все, что подписано более-менее уже известным именем.

Ха, и все это пишет тип, производящий "Ведьминов".

В фэнтези последних лет царит явное преимущество пишущих дам. Если не считать неодолимых авторов саг, как упомянутый Пирс Энтони, и пародистов, как Терри Пратчетт, на поле боя еще остается Дэвид Эддингс, недавно выбросивший на рынок последний (?) том цикла "Маллореон" и последнюю (?) часть "Эллениум". Еще сражаются Тэд Уильямс и Чарлз де Линт. После тяжелых родов Роджер Желязны наконец-то произвел на свет последнюю (?) книжку "Амбера", а Терри Брукс - новую "Шаннару". Остальные - а имя им легион - это все женщины.

А революция началась как раз с Урсулы Ле Гуин, которая в своем вовсе не убогом творчестве произвела, в принципе, только одно произведение в стиле классической фэнтези - зато такое, благодаря которому встала на пьедестал рядом с Мастером Толкином. Я имею в виду Трилогию Земноморья, "Earthsea". С пугающей легкостью пани Урсула не ограничилась рамками толкиновских законов и отказалась от артурианского архетипа - в пользу символики и аллегории. Какой? Давайте присмотримся повнимательней.

Уже сам по себе Архипелаг Земноморья, это глубинная аллегория - рассеянные по морю острова сравнимы с одинокими, отчужденными людьми. Жители Земноморья изолированы друг от друга, одиноки, замкнуты в себе. Состояние их таково, а не иное - потому что они нечто утратили: для полного счастья и психического здоровья им не хватает утраченной Руны Королей с лопнувшего Перстня Эррет Акбе.

Одиночество и отчуждение жителей Земноморья проявляются в том, что они скрывают свои настоящие имена - скрывают свои истинные чувства. Проявление чувств, равно как и открытие имени, делают человека беззащитным, отдавая его на милость чужака. Элита Земноморья - волшебники из Роке, преодолевает этапы очень трудной, воистину масонской инициации, стремясь к совершенству. Это, кстати, проявляется и в том, что хороший волшебник без труда может расшифровать истинное, скрытое имя человека или вещи, и тем самым завоевать власть над ближним или материей. Но Зло, принявшее в книге форму геббета, без труда рашифровывает настоящее имя Геда. Так неужели волшебники потратили многие годы учения лишь затем, чтобы поравняться со Злом?

Итак, в первом томе трилогии мы имеем классическую проблему Добра и Зла, есть у нас и путешествие - quest - героя. Только квест Геда отличается от обычных походов в Серые Горы. Квест Геда - это аллегория, это вечные прощания и расставания, вечное одиночество. Гед борется за совершенство в постоянном сражении с самим собой, и с самим собой же проводит он последний, финальный бой; бой символический - наш герой побеждает, объединяясь с элементом Зла, как бы соглашаясь и принимая двойственность человеческой натуры. Он достигает совершенства, осознавая факт, что полное совершенство недостижимо. Мы уже сомневаемся в достигнутом совершенстве Геда, и правильно сомневаемся. После "Волшебника Земноморья" приходит очередь "Гробниц Атуана".

Эта книга еще глубже проводит нас в закоулки психики, заводя нас именно туда, где хочет видеть нас автор. Так вот, атуанский Лабиринт живьем взят из архетипа - архетипа критского Лабиринта Миноса. Так же как и в критском Лабиринте, в Атуанском тоже имеется Минотавр - только это не классическое чудовище в стиле "меча и магии", которое рычит, плюется, пинается и обрывает всем уши, при этом зловеще хохоча. Для этого пани Урсула слишком интеллигентна. Минотавр Атуанского Лабиринта - это Зло, чистое и концентрированное; Зло, разрушающее психику - тем более психику несовершенную, неполную, неготовую к подобной встрече.

И вот в подобный Лабиринт самонадеянно вступает Гед - герой, Тесей. И, так же как и Тесей, Гед зависит от Ариадны. Его Ариадной становится Тенар. Ибо Тенар - это то, чего не хватает в герое, без чего он неполон, беспомощен, затерян в символической путанице коридоров, без чего он гибнет от жажды. Гед жаждет аллегорически - имеется в виду вовсе не H2О, но анима, женский элемент, без которого психика несовершенна и недокончена, беспомощна по отношению к Злу. Гед, знаменитый Повелитель Дракона, могущественный маг, внезапно превращается в испуганное дитя - в сокровищнице Лабиринта, в пропитанном дыханием Зла мраке его спасает прикосновение руки Тенар. Гед идет за своей анимой - ибо должен. Дело в том, что только что он нашел утраченную руну Эррет Акбе. Символ. Грааль. Женщину!

Вновь действует архетип - как и Тесей, Гед бросает Ариадну. Сейчас Тенар вырастает в могущественный символ - это очень современная и очень феминистическая аллегория. Аллегория женственности. Тщательно оберегаемая, культовая девственность и первый мужчина, выворачивающий наизнанку сложившийся мир. Тенар выводит Геда из Лабиринта - ради себя, точно так, как сделала это Ариадна с Тесеем. А сам Гед - как и Тесей - не умеет оценить этого. У Геда нет времени для женщин, поначалу он должен достичь The Farthest Shore, "Самого дальнего берега". Он не нуждается в женской аниме. Вот он и отказывается от нее, хотя и любит тешиться мыслью, что кто-то его ожидает, думает о нем и тоскует на острове Гонт. И это его радует. Как же это отвратительно по-мужски!

После восемнадцатилетнего перерыва пани Урсула пишет "Техану", продолжение трилогии, продолжение своей аллегории женственности - на сей раз празднующей триумф. Пани Урсула всегда была воинствующей феминисткой. Если кто не верит, а такие имеются, пусть прочтут сборник ее эссе "The Languige of the Night". Пани Урсула никогда не простила своим издателям, которые в начале карьеры требовали, чтобы она подписывалась таинственными буквамим "У.К. Ле Гуин". Она никогда не простила Эндре Нортон и Джулиан Мэй прятания за мужскими псевдонимами.

В "Техану" - как и следовало ожидать - сломленный и униженный Гед приползает к своей аниме на коленях, а она в этот раз уже знает, как его задержать, какую дать ему роль, чтобы стать для него всем - наиважнейшей целью и смыслом жизни, чтобы этот бывший Верховный Маг и Повелитель Драконов остался с нею до конца дней своих, причем, визжа от радости будто поросенок. А самовлюбленных волшебников из Роке ожидает невеселое будущее - работа в фирме, где женщина директор. Ой-ой-ой-ой!

СЫНОВЬЯ АМАЗОНОК - ДОЧЕРИ ГИГАНТОВ

"Техану", как уже говорилось, пришло довольно поздно, в так называемом межвременье по полкам книжных магазинов прокатилась лавина феминистической фэнтези. У всех этих книг имелась одна, общая тема: женщина в мире мужчин. Женщина в мире Конанов, точно так же как и женщина в мире Фордов, Рокфеллеров и Мэлонов. Вовсе и не хуже, а даже лучше. С трудом, в тяжкой борьбе - но лучше. Женщина - героиня Марион Циммер Брэдли, Кэролайн Черри, Тэнит Ли, Барбары Хэмбли, Патрисии МакКиллип, Джулиан Мэй, Дайяны Пакстон, Мэрседес Лэки, Джейн Йолен, Полы Вольски, Сьюзен Декстер, Патрисии Киннели, Фриды Уоррингтон, Джейн Моррис, Шери Теппер, Дженнифер Робертсон, Маргарет Вейс, Филлис Эйзенштейн, Джудит Тарр и других.

"Дамская" фэнтези - это отражение воинствующего феминизма конца шестидесятых - начала семидесятых годов, борьбы женщин за "equal rights", которых, якобы, женщинам не хотели давать мужчины, называемые тогда не иначе как мужские шовинистические свиньи, в сокращении - МСР, male chauvinist pigs. Да как же это так, возопили хором писательницы, а за ними и читательницы, что помимо будничной дискриминации эти МСР обязаны нас дискриминировать еще и в Стране Мечты, в Never-Never Land? Неужели и туда уже не убежать?

А так, оказалось, что и не убежать, ибо еще раньше туда умотали авторы "мужские". Уже праотец Конан безумствовал в Стране Мечты с мечом и... ладно, умолчим с чем еще. Ведь изобретатель Конана и все его наследники сбежали в мечту... в страхе перед женщинами. Конан со всеми своими собратьями были идеализированными мечтаниями авторов, воплощениями их снов. Это были герои, которым остроумный Стивен Кинг подарил определение краткое, но настолько нелицеприятное, что вынужден процитировать в оригинале: ...strongthewed barbarians whose extraordinary prowess at fighting is only excelled by their extraordinary prowess at fucking (варвары с сильными мышцами, чья исключительная удаль в сражении превосходится разве что исключительной удалью в трахании).

Рассказы о подобных героях, доказывает Кинг, служат чтивом исключительно для импотентных слабаков, неудачников, вагинофобов, робких в жизненных обстоятельствах пердунов, которые любят идентифицировать себя с героями семифутового роста, пробивающими путь мечом сквозь толпу неприятелей на алебастровых ступенях полуразрушенного храма с весьма скупо одетой красоткой, свисающей со свободного плеча.

В этом смысле все рекорды бьёт Джон Норман. От его цикла "Гор" несет чудовищными и постоянными комплексами и проблемами, с которыми автор должен немедленно бежать к сексологу, прежде чем они не перейдут в маниакальное состояние. Правда, и в других рассказах и романах стиля "фэнтези" герои тоже бывают мужественны по определению Кинга. Свою архетипичную мужественность они проявляют, ясное дело, разбивая противникам башки и без труда покоряя всех встреченных женщин, за исключением тех, кто сбежал на самую верхушку дерева. Правда, у этих героев имеются и другие занятия - они спасают от уничтожения миры и царства, ищут магические артефакты, убивают драконов. У Джона Нормана же герои только и делают, что насилуют. А женщина у Джона Нормана перед изнасилованием должна быть связана, закована в цепи, исхлестана и клеймлена раскаленным железом. Клинический случай вагинальных фобий, усугубленный комплексом неудачника, боящегося подойти к женщине, у которой не связаны руки и которая может решительно противостоять всем предложениям.

В произведениях феминистской фэнтези женщины не соответствуют конановско-горовской схеме. Они и сами могут трахнуть нахала мечом или заклинанием, а если ее кто даже и изнасилует, ему беда. Он дорого заплатит, самое позднее, в пятом томе саги. Некоторые писательницы в данном отношении уже несколько перегнули палку. Героини цикла "Vows and Honour" ("Клятвы и Честь") Мэрседес Лэки, воительницу Тарму и волшебницу Кетри насилуют все время, довольно часто хором, а они, отряхнувшись, мстят. Пара страничек ни о чем и da capo (по-новой). Еще несколько страничек, и вот Кетри и Тарма сидят у костерка, рассказывая друг другу, как их насиловали в прошлом. Банальное описание природы, а после этого имеется третья, совершенно случайно изнасилованная женщина, и Тарма с Кетри мстят из солидарности. Езус-Мария!!!

В трилогии "Last Herald Mage" ("Последний Вестник Магии") той же самой писательницы героем стал Ваниэль, мужчина. Я купил, так как было интересно, что автор может сказать о мужчинах. Н-да, много чего может. У Ваеиэля довольно-таки нетипичные для мужчины эротические склонности, и писательница из кожи вылазит, чтобы убедит читателей, будто это именно то, что тигры любят больше всего. Я отказался от покупки двух следующих томов, перепуганный перспективой того, что ожидает героя в них. В подобно-типовом цикле "Lythande", пера знаменитой Марион Циммер Брэдли, героиня - это волшебница, скрывающая свой пол под мужской одеждой. Фокусница закончила чародейский технарь в качестве липового мужчины, иначе не удостоилась бы чести получить аттестат. Прозрачная аллегория отречений женщины, желающей сделать карьеру в фирме "Ренк Ксерокс". "Yenty" я уже видел, предпочитаю "Тутси".

Если уж зашла речь о Циммер Брэдли, то она издает известный цикл "Sword and Sorceress", что переводится как - внимание! - "Меч и магия женского рода". Входящие в цикл сборники рассказов уже добрались до номера девятого, и расходятся неплохо. Они - если говорить о жанре "фэнтези" - всего лишь неплохое место для удачного старта дебютантов и молодых писателей, а точнее, писательниц, учтя ведущую идею. Писателей туда тоже, иногда, допускают, но, см. выше. Они должны преклонить головы и колени, у них должен съежиться и упасть... мужской гонор.

Будущее жанра видно как на ладони.

8 : 33

Безумие фэнтези не могло, ясное дело, обойти и Польши. Но, появление фэнтези в нашей стране совпало по времени с некоторым переломом в области культуры, состоящем в полнейшем отказе от требующего напряженного труда процесса, которым является чтение, в пользу гораздо более легкого в обслуживании и восприятии зрительских масс видео. Отсюда же - помимо великолепного в некотором смысле "Конана-варвара" режиссера Милиуса с музыкой Поледоуриса - фэнтези пришло к нам в виде ужасающего видео-дерьма, пятого сорта prodotto italiano de Cinecitta или же киностудии "Чепо Филмз" из Санта Моники, Калифорния. Были и книжки, а как же. Был Толкин, изданный где-то в шестидесятых, был "Колдун из Архипелага". Обращаю внимание на перевод данного названия. Во-первых, совершенное незнание канонов и номенклатуры фэнтези. "Wizard" в фэнтези не может быть переведен как "колдун", "чернокнижник", поскольку такой вид человека, занимающегося магией, который имеет в виду Ле Гуин, в фэнтези всегда определяется как "волшебник". "Чернокнижник" или "колдун" - эти определения всегда несут в себе оценочный оттенок, предполагающий "плохую" магию, переводится как sorcerer, necromancer. Самых поганых волшебников называют warloks.

Во-вторых, "Архипелаг". Переводчик испугался Земноморья, Earthsea, не согласился со Страной Никогда-Никогда, предпочтя определение более - ха-ха! - правдоподобное.

Жанр фэнтези популяризировали так же самопальные переводишки в так называемых фэнзинах, изданьишках, которые прочитывались так называемыми фэнами, то есть типами, объединенными в так называемом - вы уж простите за слово - фэндоме. Но даже и среди бывалых, всезнающих и ярых фэнов про фэнтези практически ничего не было известно. И ничего удивительного, ибо кроме вышеупомянутых Толкина, Ле Гуин, Лейбера и Уайта на польский язык не было переведено НИ ОДНОГО значительного произведения данного литературного направления. Чтобы не возникало недоразумений, сразу же хочу объяснить, что имею в виду те произведения, которые значительными считаю лично я.

Для тех, кто пожелал бы обвинить меня в субъективизме или вообще в незнании, сообщаю следующее - из разработанного "Локусом" списка 33 бестселлеров фэнтези всех времен и народов в Польше переведено и напечатано восемь наименований. Из опубликованного в книге Дэвида Прингла "Modern Fantasy" сопоставления ста лучших произведений данного жанра - девять наименований, причем четыре из них совпадают с предыдущим списком. Каждый раз я упоминаю Толкина и Ле Гуин и пропускаю книги, которые в обоих списках очутились, скорее всего, случайно, поскольку принадлежат к стилю "хоррор" ("Сияние" С.Кинга), научной фантастики ("Оседлавшие драконов" Энн МакКэфри - в изд. "Северо-Запад" книга названа "Полет дракона" - прим.перев.) или же детской фантастики ("Алиса в стране чудес").

Давайте же представим, по аналогии, что жанр научной фантастики представлен в Польше "Марсианскими хрониками" Рэя Бредбери и циклом "Перри Родан", а "Дюна" Херберта известна нам исключительно по киноверсии. Ради коллекции польский любитель SF знает еще фильм "Чужие" и смотрел на видике две-три серии "Стар Трэк - Следующее Поколение". И на этом - представим - конец! Ни читатель, ни критик, ни автор,который хотел бы писать фантастику, не знает НИКАКОГО ДРУГОГО примера того, чем является жанр. Повторяю - никакого. Ну и что с того, все твердят, что обожают фантастику, зачитываются Перри Роданом и в сотый раз пересматривают "Стар Трэк". А критики недовольно морщат носы и в тысячный раз доказывают вернейшую истину, что Брэдбери - да, ничего, но все остальное в жанре - сплошная муть. Животики надорвешь, ведь так? Но именно такая ситуация сложилась у нас в отношении к фэнтези.

Фэнтези, какая она есть, видит каждый. А поскольку польский рынок оголодал, запостившись на клубных изданиях и слепом ксероксе, конъюктуру почувствовали, и сейчас, специализирующиеся в данном бизнесе типы пытаются накормить нас, удовлетворить давние потери - и заработать при том. Все лотки завалили книжками с цветастыми обложками, на которых имеются наши вожделенные мечи, топоры, мускулистые герои, голые дамочки и аксолотли, притворяющиеся драконами.

На этих же лотках имеется куча новых авторов, а говоря точнее - целых два. Ибо безжалостно раскручивается Говард со продолжатели и Эндре Нортон. Издатели бредут путем, проложенным журналом "Фантастика". У ежемесячника имеются все основания требовать от издателей, этих, Боже упаси, бизнесменов, комиссионных за "подготовку рынка". Зато у читателей и любителей фэнтези имеются все основания на "Фантастику" плевать и нарекать, ведь могла же она напечатать и что-нибудь покачественней. Тем временем единственное переводное качественное название, "Амбер" Роджера Желязны, после издания первых двух томов куда-то затерялось, и камень в воду, тишина. Вместо него запустили "Ксант" Пирса Энтони. Что ж, о вкусах не спорят.

ПИРУГ, или ПОЛЯК ТОЖЕ КОЙ ЧЕГО МОГЁТ

Царящее у нас полнейшее незнание относительно канонов жанра не удержало, однако, родимых авторов от попыток написания фэнтези "made in Poland". И всё было, о чудо, в меру неплохо до тех пор, пока расклевывалась говардовско-толкиновская схемка, пока у Яцека Пекары империи сталкивались в сражениях за овладение Страной Никогда-Никогда, а у Феликса Креса мрачные герои сражались против фатума. Все развивалось как-то и ничего, пока авторы, хотя бы в самых общих основаниях знали, что они делают и чего хотят. Пользуясь музыкальной терминологией - у них имелись ноты, был фрагмент партитуры и небольшой слух, а поскольку ремесла и виртуозности набраться было некогда, играли moderato cantabile, и это даже можно было слушать. Правда, последователям их этого было уже мало. Младшим привиделось, что каждый из них - Паганини. И вот тогда наша концертная эстрада загремела ужасными фэнтези alla polacca fortissimo e molto maestoso e furioso andante doloroso con variazioni.

Кому-то, по-видимому, вспомнилось, что мы не из леса вышли, и на других не похожи. Исходя из вроде бы истинного предположения, что опора на архетипы - это шаг назад и вторичность, авторы младшего поколения взяли перья в руки - и пошло.

Внезапно в нашей фэнтези сделалось как-то славянско, красно и квасно, молодцевато и холодцевато, холстинно и посконно. Свойски. Запахло городищем, дерёвней и срубом в лапу, повеяло, как говорят приятели-москали: летом, цветом и - звыняйте - гавном. Ба-бах! А чё эт-там грохнуло? Болько в Одру столбы вбивает? (легендарно-историческое отражение установления Болеславом Храбрым границы по Одеру - прим. перев.) Или, может, Чцибор лупит Годона и Зигфрида под Цедынью? А может это комар со священного дуба сверзился?

Нет, это всего лишь наша, родёмая, славянская фэнтези.

Ни с того, ни с сего исчезли вампиры, появились вонпеже и стрыгае ("стрига" - в славянской демонологии, чудовище, принимающее облик красивой девушки, высасывает кровь; бывает исключительно женского рода, поэтому и недоумение автора. См. его же рассказ "Ведьмин". - прим. перев.), вместо эльфов у нас божета и всяческие там небожета, вместо великанов и троллей имеются столины, вместо чародеев и магов имеются вещие, волхвы и жерцы. Не хватает лишь хлевцов. (Со славянской мифологией и демонологией можно познакомиться в различных появившихся недавно и у нас книгах, напр. В.Шевчук "Мисленне дерево", "Украiнцi: народнi вiрування, повiр'я, демонологiя", "Мифы древних славян". - прим. перев.)

И что нам Конан, Гед Спарроухок, что нам "Братство Кольца". У нас имеются свои воины, которых зовут тоже по-свойски: Збируг, Пируг, Коцей, Поцей, Заграй, Забуй, Обуй и Позаметай. И двинулись все эти Пируги от городища к городищу, ясный перец, зигзагом, через леса, боры и пущи, через брамы и храмы, лапти, гусли и сусло; через поля буйные и степи, заросшие бурьяном и обманом, переходя священные рощи и ручьи.

И вправду: Ой у гаю, при ручаю, ехал Пируг на бугае. Только не русский. И не кельтский. Да наш я, свойский, славянский Пируг, опора и надёжа фантастики. И только вопрос времени, чтобы народилась новая культовая сага, эпическая фэнтези, Великая Пирогиада, Слово о Походе Вещего Пируга на Стригаёв. Ой Ладо-Ладо, Купало!!! Поворотись-ка в гробу, Толкин! Кусай бессильно губы от зависти, Эддингс! Завой от зависти, Желязны! Плачь, Ле Гуин!

Тех, кто не может дождаться Великой Пирогиады, успокою, представляя краткое содержание. В Серых Верхах, куда пойдет походом Пируг с бравой дружиной, золота нет и, скорее всего, никогда и не было. И все же, гадский Стрыгай и поддерживающие его ренегаты, злые заграи Волец и Столец, погибнут от сулицы в Пируговой деснице, причем у храброго Пируга и волос с головы не спадет. Украденные Священное Жито и Вещая Сметана будут найдены и вернутся в храм Свантевита, ибо там их место. Конец.

И рек Марек Орамус, что фэнтези, в массе своей, штука мизерная. Глупость самих наименований данного жанра, которые нам подсовывают и предлагают, в массе своей ужасающа. Дилетантизм, тупость и наглое невежество творящих переводы "толмачей" в массе своей страшны. Погоди-ка, Маречек, придут Пируги и Пирогиады, тогда попомнишь! Завоешь, как Стрыгай на полную луну, замяукаешь, как котище на жестяной крыше, и попомнишь со слезою на глазах Эндре Нортон, Говарда и "Ксант".

У нас уже имеются многочисленные Пируги, являющиеся производными Конана и классической sword and sorcery, есть нечто вроде пирогизированного Лавкрафта, имеются пробы пироговатого посттолкинизма, есть даже Черные Пируги, притворяющиеся dark fantasy. Не могли не появиться и производные от "Туманов Авлона", то есть Пируги фантастико-исторические. И вот уже вместо Артура, Ланселота и Гевэйна имеются у нас Пируги, Кушмидры и Свеннссоны из Йомсборга. Вместо пиктов и саксов у нас свеи, даны и поморцы. Вместо Мерлина и Морган Ле Фей имеем волхвов и вышеупомянутых жерцов. Война и пожары, кили норманнских драккаров скрежещут о песок славянских берегов, столины воют, Йомсборг атакует, берсеркеры зубы скалят, немцы на град валят, наши их бьют, кровь рекою, Сварожич сварожится, а антилопа гну. Жерцы, как и все жерцы, жрут и пользуют чарами в половых отношениях. Всех и вся. И что?

И Пируг, Пируг, Пируг, трижды Пируг.

ПОСТМОДЕРНИСТСКИЙ ЛЯП

Касаясь явления, называющегося "польская фэнтези", я стараюсь не называть имен, поскольку это кто-нибудь мог посчитать беспардонной войной с конкурирующими авторами. И все же, хотя бы из обязанности хроникера - ведь говорили же мы о Говарде и Толкине - следует упомянуть, что Праотцем Пиругов Польских в Славянской Сметане является молодой м способный автор Рафал Земкевич, который поначалу потряс читателей комиксом "Волчье проклятие", а затем создал "Сокровища столинов", роман фэнтези. Chapeaux bas, mesdames et messieurs! Voila le Grande Pirogue Brillante! (Шапки долой, дамы и господа. Перед вами Великий Пируг! - прим. перев.)

И как раз в этом месте я обязан с грохотом ударить себя в хилую грудь. Я написал, покаянно признаюсь, несколько рассказов довольно-таки, скажем, антиверистического характера. В этих же рассказах, не оглядываясь на святые законы и установления фэнтези, на каждом шагу делал я - как назвала это молодая критикесса из "Феникса" - ляпсусы. Молодая критикесса, со свойственной себе въедливостью безошибочно расшифровала меня, доказывая, что данные ляпсусы слишком часты, чтобы быть случайными. Бью себя в хилую грудь во второй раз. Случайными не были.

Самым же страшным ляпсусом, который невозможно было выбросить или поправить в тексте внимательным исправителям из "Фантастыки", были батистовые трусы Ренфри из рассказа "Меньшее зло". Так называемое литературное общество вскипело и начало дискутировать. Трусы! В фэнтези! Чушь и отсутствие уважения к конвенции! Грех и анафема! Толкина не читал, или как? Канонов не знает, или что? Да разве Галадриэль носит трусы? Не носит, потому что тогда трусов не носили!

Через некоторое время общество несколько поостыло и утихомирилось, а трусики посчитали "оригинальными". Возможно, кому-то и другому кроме Мацека Паровского в трусиках этих запахло постмодернизмом и путешествиями во времени. Только один молоденький Пируг отреагировал на трусы Ренфри гордо, холодно и презрительно, описывая собственную героиню, которая, приступая к половому акту снимает "...набедренную повязку и жгут, поддерживающий груди". Сам же эффект холодного презрения, равно как и знаний относительно того, что "тогда" носили девушки под юбкой, был безнадежно испорчен самим половым актом, без всяческой меры и воображения смешным.

Другие Пируги глубоко задумались. Ага, сказали они, Сапковскому можно делать ляпсусы, и это еще называется постмодернизмом. Так что ежли мы, надумали Пируги, будем всаживать ужасные ляпы, то и мы доростём до постмодернистов.

И пошло - поехало. Одна молоденькая Пиружка вооружила городскую стражу рыцарскими копьями. Раз уж Ренфри можно носить трусы, так и пехотинцам можно таскать копья, ведь правда? Но эти копья возмутили другого молодого Пируга, зацепили его за живое. Этот молодой Пируг очень чутко реагирует на подобные раздражители, ибо он пурист. Но сам в многочисленных своих произведениях выдал такие примерчики постмодернизма, что батистовые трусы от смеха лопнут. Вот первый, взятый с самого края пример - автор одел какого-то там Пируга или Пиругсона из Бирки, уже не помню, в кафтан с нашитой чешуей сома-великана. Это вам не хухры-мухры, если учесть что у сомов вообще нет чешуи, ни у маленьких, ни у великанов. Попытка нашить на кафтан что-либо, в природе не существующее, требует либо сильной магии, либо сильного постмодернизма. Говоря откровенно, было бы оригинальнее и убийственно постмодернистично, если бы кафтан упомянутого Пируга был расшит серебряными полудолларовиками.

Другие Пируги носят во вьюках натянутые арбалеты. Не хватало еще, чтобы носили еще голозадых в холодильниках. Следующие переплывают широкие и бурные реки в сплетенных на скорую руку лодочках из ряски. Жалко, что не на купальских веночках, у которых, правда, водоизмещение намного меньше, зато сплести их гораздо легче.

РУКИ, НОГИ И МОЗГИ ПО СТЕНКЕ!

Ну да ладно, вернемся к нашим баранам, оставив мелкие подколки для конов. И сделаем следующий вывод: в польской фантастике сейчас период "постмодернизма" и Пирожество, настоящей фэнтези не имеется, кроме нескольких исключений, подтверждающих правило. А фэнтези мы не имеем, во-первых, потому что не имеем архетипа.

Нет, я знаю, что у нас имеется славянская мифология, у нас есть всякие там Сварожичи, Свантевиты и прочие Велесы. Но эта мифология не достигает нас своим архетипом, и мы не ощущаем ее проекции на сферу мечтаний. Об этом позаботились весьма эффективно. Славянская мифология отождествляется с язычеством, а мы, как предполье христианства, приняли Домбровку из Чехии (легендарная крестительница Польши, чешская княгиня - прим. перев.) и крест из Рима с радостью и наслаждением, долго не раздумывая - и в этом наш архетип. У нас не было эльфов и Мерлина, до 966 года у нас ничего не было, а только лишь хаос, темнота, пустота и мрак, прояснил который нам только лишь римский крест. Единственный связанный с этим архетип - зубы, которые Мешко приказывал выбивать за нарушение поста. И вот это уже осталось в нас до сегодняшнего дня: терпимость, снисходительность и милосердие, основанные на принципе - если кто думает иначе, пусть думает, но зубы ему нужно выбить обязательно. И вся праславянская мифология вылетела из нашей культуры и наших верований будто те самые, выплюнутые с кровью зубы.

Магия и меч, основанные на польском архетипе? Какая такая магия? Польский архетип волшебника? Да магия это дьявольское занятие, заниматься чарами невозможно без отказа от Господа Бога и подписания договора с нечистым. Твардовский - это не Мерлин. (Твардовский - герой народных легенд, продавший, якобы, свою душу дьяволу - прим. перев.) А разные там велесы, домовики, вонпеже, божета и стрыгае (мы уже говорили о них!) - это все божества и фигуры хтонического характера, персонификация Нечистого, Сатаны, Люцифера. Наша Страна Нигде-Нигде? Вечно продолжающийся там бой, борьба Добра и Зла, Порядка с Хаосом? Ро ведь в польской архетипной стране мечты никогда не было Добра и Зла, там было исключительно одно лишь Зло. Мешко принял крест и выбил Злу зубы, и с тех пор остались только добро да лад, а еще Предполье. Так что не страшен нам Черт Борута, святой водичкой его, сукина сына!

Все наши легенды, мифы, более того, все сказки и сказочки, на которых мы воспитывались, были соответствующим образом кастрированы различными святошами, в большинстве своем, по-видимому, светскими, поскольку такие - самые худшие. В связи с этим наши сказки сильно похожи на жития святых - ангелы, молитвы, крест, четки, добродетель и грех - и все это подкрашено изысканным садизмом. В наших сказках мораль одна - если вовремя не скажем молитву, черт наколет нас своими вилами и унесет в ад. На вечные муки. А Господь Бог в польских сказках присутствует везде! Ну, разве что в каморке Ковальского, и то, потому что у Ковальского каморки попросту не имеется. Так что ничего удивительного, что единственный архетип, который можно выскрести из сказок, это архетип сокрушенности. Но для фэнтези он не подходит.

Фэнтези - это эскапизм. Это бегство в Страну Мечты. Архетип соответствует нам еще и потому, что говорит, от чего мы бежим. Путешествуя вместе с Фродо, Гедом, Арагорном или Белгарионом, мы сбегаем в мир, где побеждает добро, проверяется дружба, всегда считаются с честью и законопорядком, где любовь всегда будет победительницей. Мы сбегаем в мир, в котором магия, соответствие всемогущей, но бездушной техники, не служит, как техника, любому, недостойному наравне со справедливым. Мы сбегаем в мир, в котором жестокость, нетерпимость, болезненная жажда власти и стремление превратить зеленую Страну Нигде-Нигде в Мордор, в Бесплодные Земли (место действия поэм Т.Элиота "Воины Бесплодной Земли" - прим. перев.), по которым шастают орды орков, всегда останавливаются, побеждаются и караются.

А мы, от чего должны сбегать мы? Исключая всепобеждающее желание бежать вообще, подальше от того, что видим здесь? Бездушная технизация еще не зацепила нас так сильно, как американцев. У нас батареи все так же бездушно не греют, поезда опаздывают, из кранов течет холоднющая и вонючая вода, книжки без опечаток не существует как таковой, а фиат-малыш не надоест своими удобствами настолько, чтобы еще помечтать о прогулке верхом по лесу. Нашим ближайшим соседям тоже известны данные проблемы и их местные особенности. Когда у Онджея Неффа спросили, почему он не пишет в таком модном сейчас стиле как киберпанк, писатель ответил, что не находит в себе желания пугать своих земляков-чехов ужасающими перспективами тотальной компьютеризации и технизации, когда одновременно в современной ему Праге, цитирую, человек не может найти ни одной работающей телефонной будки.

По-видимому, в фэнтези мы ищем возможность сбежать в приключение, в quest, в солидарность и дружбу геройской дружины? Нас привлекают благородство и правота героев, непобедимые атрибуты, противостоящие Злу? Мы хотим мечтать, что в борьбе за справедливость побеждает не бицепс, не кулак и не холодная сталь, но благородство, терпимость и умение прощать? Разве поведение Фродо по отношению к побежденному Саруману помещается в категориях какого-нибудь польского архетипа? Нет, не помещается. Нам гораздо ближе и симпатичней пан Нововейски и Азия Тугай-беевич (отрицательные герои из "Трилогии" Г.Сенкевича, отличавшиеся жестокостью и коварством - прим.перев.). А еще Павлюк, зажаренный в медном быке. Потому-то и фэнтези наша такая. Руки, ноги и мозги по стенке. Меч, вонзенный по самую рукоять. Вываливающиеся кишки. Нехороший тип, которого пытают и мучают, а затем, цитирую: хлынула кровь и потек костный мозг. Мням-ням. Миленькое, онирическое видение. Страна нашей мечты!

А помимо кровищи и костного мозга нам щедро сервируют и другие жидкости, производимые организмом. Описания дамско-мужской близости описываются - я вновь воспользуюсь музыкальной терминологией - fortissimo apassionato, стилем и языком достойным поистину восторженных гинекологов со склонностями к извращениям. Чтож, nihili novi sub sole (ничто не ново под солнцем - лат. - прим. перев.). Я уже вспоминал случай Джона Нормана и определение, данное Кингом.

РЕБЯЧЕСТВО

Откуда же все это берется, может спросить кто-нибудь. Интересующихся отсылаю к "Безумцу с факелом" Яцека Инглота. Нашим фантастам надо конкурировать с покупной, заграничной дрянью, следовательно "побольше крови и спермы!". А то что страдает жанр?! А фэнтези? Так все равно, никто и понятия не имеет, что это такое. Никто ведь не читал. Ведь даже такие знатоки как Колодзейчак и Шрейтер определяют фэнтези как жанр прежде всего "развлекательный", по-видимому, чтобы отличить от SF, которая, подозреваю, по мнению данных двух господ развлекательной не является и потому стоит выше. Имеется такая вот фэнтези, согласно утверждают эти два господина, жанр, любители которого "требуют несложной, зато кровавой фабулы". Браво! Достали! Мне дико нравятся великолепные сцены насилия над девушками у Т.Уайта. Я тащусь от кровавой и примитивной фабулески "Томаса Ковенанта" или там "Туманов Авалона". У меня горят уши, когда я читаю описание полового акта в исполнении Эовины и Арагорна. А как меня возбуждают сцены пыток у Ле Гуин!

В Польше фэнтези стала доменом молодых авторов - и по возрасту, и по стажу. И вот это уже, черт подери, видно невооруженным глазом. Наша фэнтези - это нескоординированные и слабо лепящиеся одна к другой картинки, от которых пышет увлеченностью физическим насилием и сексом, причем оба эти увлечения понимаются и описываются совершенно инфантильно. Но, поскольку нацелены они в инфантильного читателя, то находят одобрение и популярность. И автор, и читатель проживают в данной экологической нише в сытом симбиозе.

Если кто не верит, пусть оглянется по сторонам. Авторы, свершения которых в области классической - или неклассической - SF интересны, новы и изо всех мер достойны внимания, творят запирающих дух в груди "Пиругов", как только дело касается фэнтези. Симптоматично? Ясное дело, симптоматично. Ибо упомянутые авторы знают канон SF, они воспитались на нем, увлекались чтением, докапывались до вложенного в книгу послания и скрытого смысла. Они знают SF как ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД. Им известны все тонкости и оттенки жанра, они знают, что жанр этот несет в себе чуточку большее, чем радостное описание прибытия из глубин Космоса Жукоглазых Монстров, мечтающих захватить Землю, жаждущих нашей крови и наших женщин.

И, к огромному сожалению - повторяю - в случае фэнтези совершеннейшее незнание канона. И метода. Нет метода. Остался лишь Пируг.

И потому-то у нас нет фэнтези, способной конкурировать с Толкином, Ле Гуин, Джеком Вэнсом, Патрицией МакКиллип, Дональдсоном или Эддингсом. У нас же имеется такая, скажем, splatter-gore-fuck and puck fantasy. Фэнтези для таких, которым достаточно мечтаний о том, чтобы трахнуть собеседника по голове или там по почкам, посадить его на кол или на копье, мечтаний о том, чтобы войти в избранницу и трепыхать на ней самим собой долго и ничего вокруг не замечая, в то время как избранница воет от наслаждения и раздирает спину ногтями. Фэнтези для тех, для которых бегство именно в такую, а не другую мечту позволяет почувствовать себя лучше.

Итак, войдя во вкус, можно поразмышлять — а чем бы еще помочь автору? Ниже мы рассмотрим еще две своего рода шпаргалки — карту и «досье на героя».

Пункт первый: карта. Здесь я не буду изобретать велосипед, поступлю проще: вот статья классика фантастико-приключенческого жанра Роберта Луиса Стивенсона к роману «Остров сокровищ». Вырежем из нее то, что относится к теме. Итак, предоставляю слово Стивенсону:

Роберт Луис Стивенсон

Так однажды я начертил карту острова; она была старательно и, на мой взгляд, красиво раскрашена; изгибы ее необычайно увлекли мое воображение; здесь были бухточки, которые меня пленяли, как сонеты. И с бездумностью обреченного я нарек свое творение «Островом Сокровищ». Я слышал, бывают люди, для которых карты ничего не значат, но не могу себе этого представить! Имена, очертания лесов, направление дорог и рек, доисторические следы человека, и ныне четко различимые в горах и долах, мельницы и развалины, водоемы и переправы, какой-нибудь «Стоячий валун» или «Кольцо друид» посреди вересковой пустоши — вот неисчерпаемый кладезь для всякого, у кого есть глаза и хоть на грош воображения. Кто не помнит, как ребенком зарывался лицом в траву, вглядывался в дебри этого крохотного леса и видел, как они наполняются волшебными полчищами!

То же примерно произошло со мной, когда я уронил задумчивый взгляд на карту своего «Острова Сокровищ» и средь придуманных лесов зашевелились герои моей будущей книги.

Загорелые лица их и сверкающее оружие высовывались из самых неожиданных мест; они сновали туда и сюда, сражались и искали сокровища на нескольких квадратных дюймах плотной бумаги. Я не успел опомниться, как передо мною очутился чистый лист, и я составлял перечень глав Промозглым сентябрьским утром — веселый огонек горел в камине, дождь барабанил в оконное стекло — я начал «Судового повара» — так сперва назывался роман. Я начинал (и кончил) много книг на своем веку, но не припомню, чтобы хоть за одну из них садился в столь безмятежном расположении духа.

Однако перипетии с «Островом Сокровищ» тем не исчерпались. Я его написал по карте. Собственно говоря, карта отчасти породила фабулу. Так, например, я дал одному островку имя Остров Скелета, не зная хорошенько, для чего, попросту ради колорита, а уже чтобы оправдать это название, я вломился в сокровищницу мистера По и украл указательную стрелу Флинта. Подобным же образом «Испаньола» отправилась в свои скитания с Израэлем Хендсом лишь потому, что я нанес на карту две бухточки. Со временем решено было переиздать роман, и я отослал рукопись, а вместе с ней и карту издательской фирме «Кесселл». Пришли гранки, я держал корректуру, но о карте не было ни слуху ни духу. Я написал, спрашивая, что случилось; мне сообщили, что карты никакой не получал. У меня просто ноги подкосились. Одно дело — нарисовать карту как придется, поставить в уголке масштаб наудачу и применительно к этому сочинить историю. Совсем другое дело — досконально обследовать всю книгу, составить перечень всех имеющихся в ней ссылок на те или иные места и, вооружившись циркулем, старательно подогнать под них карту. Я все это проделал, и карта была нарисована заново в рабочей комнате моего отца, украшена китами, пускающими фонтанчики, и корабликами с раздутыми парусами; а тут еще отец использовал свое умение писать разными почерками и мастерски «подделал» подпись капитана Флинта и путевые указания Билли Бонса. И все же для меня новая карта так и не стала почему-то «Островом Сокровищ».

Я сказал, что карта отчасти породила фабулу. Я мог бы сказать, пожалуй, что она и была фабулой. Какие-то застрявшие в памяти места из книг Эдгара По, Дефо и Вашингтона Ирвинга, экземпляр джонсоновских «Пиратов», название «Сундук мертвеца» из книги Кингсли «Наконец», обрывки воспоминаний о лодочных прогулках в открытом море, о плавании на яхте водоизмещением в пятнадцать тонн и, наконец, сама карта с ее бессчетными красноречивыми подсказками воображению — вот и все мои источники. Не часто, может быть, карте отводится такое знаменательное место в книге; и все-таки она всегда важна. Писатель должен знать свою округу — будь она настоящей или вымышленной — как свои пять пальцев; расстояния, деления компаса, сторону, где восходит солнце, поведение луны — все должно быть безупречно. А сколько хлопот с одной луной! Я уж раз сел в лужу из-за луны в «Принце Отто» и, после того как мне указали мою оплошность, в виде предосторожности взял себе за правило никогда не писать без лунного календаря, что и другим советую. Имея календарь, карту местности и план каждого дома — на бумаге ли или четко и подробно удержанный в уме,— можно надеяться, что избежишь хотя бы самых грубых ошибок. С раскрытой картой перед глазами едва ли разрешишь солнцу сесть на востоке, как это происходит в «Антикварии». Имея под рукой календарь, не позволишь двум всадникам, которые скачут с важным поручением, потратить шесть суток (с трех часов ночи в понедельник до поздней ночи в субботу) на путь длиною, скажем, в девяносто или сто миль, а потом еще до истечения недели и все на тех же скакунах проделать пятьдесят миль за день, как о том пространно повествуется в неподражаемом романе «Роб Рой». Да, таких ляпсусов лучше, конечно, хоть и вовсе не обязательно, избегать. Впрочем, мое убеждение — суеверное, если угодно, — что всякий, кто неукоснительно повинуется своей карте, сверяется с нею, черпает в ней вдохновение ежедневно, ежечасно, получит надежную поддержку и, стало быть, не только оградит себя от досадных случайностей, а еще и останется в выигрыше. Повесть уходит в карту корнями, растет на ее почве, у нее есть где-то, помимо слов, свой собственный костяк. Лучше, чтобы все происходило в настоящей стране и вы ее прошли из края в край и знаете в ней каждый камешек. Но даже когда речь идет о вымышленных местах, тоже не мешает сначала запастись картой. Вы вглядываетесь в нее, и возникают какие-то новые связи, о которых вы прежде и не подозревали. Вы обнаружите очевидные, хотя и непредвиденные тропинки для ваших гонцов, и даже когда карта не составляет всей фабулы, как в «Острове Сокровищ», она всегда сумеет дать богатую пищу уму.

Статья Роберта Луиса Стивенсона на этом заканчивается.

Часть вторая.

Теперь перейдем к новому эксперименту. Не раз случалось, что автор, дав в начале книги одно описание внешности героя, меняет — то ли по забывчивости, то ли по небрежности какие-то детали в середине или конце повествования. То голубые глаза, то зеленые. Некоторым авторам вообще не до таких мелочей, герои у них, так сказать, в динамике изменений черт лица и характера. Что самое неприятное, некоторые писатели даже не следят за тем, как разговаривают, как обращаются друг к другу герои. Все эти соображения и породили простую идею: перед написанием романа составить некое досье на всех главных и не совсем главных героев. Получится такая большая подсказка. Ее можно распечатать на листочках, или держать в специальном файле, наконец, просто в начале рабочего текста. Если кто увлечется идеей — так подыщет и программу, позволяющую составить «фоторобота на все тело», даже двигающегося, к примеру, если герой левша, то он будет махать мечом, зажатом в ладони левой руки, напоминая автору, что вот таков он, не прост!

Составив примерный вопросник по досье, да прочитав несколько раз статью Стивенсона, я начал понимать, что роль досье может не ограничиться простой системой подсказок. Начал обсуждать тему в фантастическом чате — и некоторых собеседников мысль заинтересовала: ведь подробное досье само по себе может породить сценки, фрагменты разговоров, к примеру, у героя есть кличка — так ведь стоит как-нибудь рассказать забавную историю ее появления... Точно так же, как из карты Стивенсона вдруг начали показываться колоритные лица, замелькало оружие, так и сама работа над досье способна породить если не сюжет, то, по крайней мере, сценки и неожиданные ходы.

Теперь к конкретике, досье по пунктам.

Досье на героя.

1 Имя основное (Иван Анатальевич Грязнов)

Следующие пункты — это видоизменение имени в тексте. Не забывайте, мы — русские авторы, это англичанину можно по всему тексту именовать персонажа одним именем Фродо, ну, иногда еще мистером Беггинсом или хоббитом. Хороший русскоязычный писатель просто обязан пустить в дело все возможности родного языка, ну, хоть в деле касающегося вариации имен. Итак, Иван...

2 Варианты имени в тексте от автора (Иван, Ваня, Ивашка)

3 Варианты не-именного обозначения (подросток, тетенька, здоровячок, крепыш), по профессии.

4 Как героя называют другие (Ванек, Ваня) Вариант — называет только друг (А, Толстой: Мин Херц) или только мать. В том же «Петре Первом» автор именует главного героя, даже малолетнего, только «Петр», или «царь», на уменьшительное «Петенька» имеет право только родная мама! Заметим, что в романе царь Петр сам придумывает для себя обращение «герр Питер», запрещая «царя-батюшку».

5 Кличка героя (Ваняйло)

6 Уменьшительно-ласкательные варианты (Ванюша, Ивашечка)

7 Как его могут называть недруги (Ванька).

8 Как могут называть иностранцы (Вано, Жан-Иван)

От имен переходим к другим особенностям разговорной речи. Ну, во первых это:

9 Акцент, — без комментариев

10 Некоторые особенности произношения: скажем, ребенок не произносит буквы «р», с заменой на «л», или говорит о себе в третьем лице, наконец, для роботов — каждая фраза может начинаться «С-300 режим он-лайн».

11 Постоянно употребляемые слова, словосочетания (сорок человек на сундук мертвеца).

12 Тип характера. Без объяснений, ибо они могут быть бесконечны...

13 Родственные связи героя с другими персонажами. Пункт, занеченный мной одним из первых. Если героев романа много, скажем в исторической фэнтези, и некоторые из них — не близкие (двоюродные и троюродные братья), то не вредно даже начертить генеалогическое древо.

14 Рост. Общая конституция (астеник, живот отвисает) Раса, цвет кожи. Общие особенности строения тела (одноногий пират, беременность)

15 Пол, выраженность издали (поляницу издали можно было принять за воина)

16 Цвет волос, стрижка, прическа. Кстати, не вредно, отдавая книгу издательству, составить краткий «словесный портрет» для художника, занимающегося обложками. Чтобы не делали стрижку «под бобрик» длинноволосым рыцарям.

17 Цвет, разрез глаз, отсутствие глаза (повязка или стеклянный?), косоглазие, бельмо, очки, если близорук — то щурится без очков, если пожилой — читает, отдалив от себя газету. Этот пункт так и рождает сценки. Является некто, глаза разного цвета. «Глаз не в масть — жди напасть!» «А ты чего, от него добра ждешь? Как же, открывай рот, подкинет» — вот и готовое появление недруга.

18 Строение носа, хлюпает ли им, храпит ли? Размер рта, зубы. Курит ли, если да — то что, как держит трубку...

19 Усы (если имеются — какие?), борода (описание), шрамы на лице и шее, особенности (заостренные уши), родинки.

20 Особенности рук (нет пальца, мозолистые, руки пианиста), остановиться на ногтях/ Левша?

21 Типичные движения (размахивание руками при разговоре, подергивание плечами, полуулыбка после инсульта)

22 Головной убор

23 Одежда — подробно (если есть)

24 Обувь

25 Постоянно носимые предметы (меч, калькулятор), украшения.

26 Если профессия, род занятий героя отложили отпечаток на внешность — то полезно отметить.

Идея этой статьи возникла у меня после нескольких месяцев жизни в Самиздате, когда я заметил, что абсолютно разные и временами даже незнакомые друг с другом люди творят вполне однотипные, схожие будто близнецы, произведения, допускают одни и те же ошибки... да и на критику реагируют примерно одинаково. «Оназмы» и «паровозики», длинноты и умствования — во многом это все вполне объяснимо. Помните у Лукьяненко рассказик «Переговорщики?» Да, да!.. Все дело в том, что на нашей планете сосуществуют две абсолютно разные расы: мужчины и женщины. Две расы с различным подходом к жизни и видением мира.

Поскольку я всерьез и давно болею эзотерикой, теория вложенных друг в друга наподобие матрешек человеческих тел приводит меня просто в неописуемый восторг. Я решил не изобретать велосипеда и рассматривать тексты точно таким же образом: как набор вложенных друг в друга тел-уровней. Любое литературное произведение (рассказ, поэма, ода, роман с графинями и мушкетерами на шестьсот страниц) при этом предстает перед нами состоящим из следующих слоев:

1. тело предметов и описаний,

2. тело действий,

3. тело эмоций,

4. тело логики.

Признаю: схема очень приблизительна и упрощена, но она идеально подходит для дальнейшего рассмотрения проблемы. Возможно, знатоки йоги начнут строить аналогии: мол, тело эмоций — это астрал, тело действий — эфирное тело... умоляю! — не стоит этого делать. Так далеко я не заглядываю.

Итак, приступим.

Картонные персонажи и феерия безсмыслия.

Признайтесь: не раз, наверное, случалось встретить литературу, в которой вроде бы все есть: герои, замки, драконы, бизнесмены, автомобили... они двигаются, взаимодействуют — а произведение мертво? Читатель читает, зевает, хмурится — ну ведь картон же!.. Как можно такое писать?! Увы, можно. Можно и очень легко. Просто что-то произошло, и в повествовании оказались задействованы лишь первые два уровня: предметный и уровень действий. Нет эмоций, нет связки текста в единое целое — нет самого произведения. Персонажи говорят одинаковыми голосами и откровенно маются от начала к завершению...

Можно подробно расписать выпадение из повествования каждого уровня текста (обойтись можно без любого, кроме самого первого), можно даже разыскать примеры или написать их самому, но это не входит в мои планы. Цель этой статьи совсем другая: показать чем различаются в своих жизненных подходах две культуры, два абсолютно непохожих друг на друга мировоззрения, которым, как ни странно, приходится постоянно уживаться друг с другом. Ведь не секрет, что женщины вольготнее всего чувствуют себя на нечетных уровнях произведений (описания и эмоции), а мужчины — на четных.

Для начала рассмотрим

Описания и действия.

«Она заметила перед собой на тарелке оригинальное сооружение в виде прозрачной горки с кусочками рыбы и разноцветными овощами внутри, на соседней тарелке был салат с маслинами, сыром и креветками. Что ж, очень даже угадал...

У него был стейк из телятины под грибным соусом, картошка фри, большие листья салата и малюсенькие маринованные морковочки. Весьма по-мужски... Всё это выглядело очень живописно и пахло замечательно, но Николь всё же не могла почему-то сосредоточиться на еде. Что-то нерешённое и недопонятое тянуло её мысли к себе. Роза лежала справа на столе, ближе к окну. Там, за окном вокруг фонаря кружились снежинки. Чудо какое — снег и роза! Несовместимые, казалось бы, вещи... »

Людмила Иванцова, «Новогодний сюрприз»

«На окне красовался причудливый морозный узор. Потемневшую комнату озарял свет елочных огней, а за столом люди открывали шампанское, поздравляя друг друга с новым годом. Пес лежал в коридоре, на теплом коврике наблюдая за людьми.

Раздался бой Курантов и комнату наполнил шум хлопушек. А затем, стол озарился светом бенгальских огней. Радостные крики не стихали еще очень долго.

Наконец, из комнаты показалась маленькая девочка, она присела возле пса и погладив его, тихо произнесла:

— С новым годом, Рон! — и пес, слизнув с руки девочки кусок колбасы, радостно тявкнул. »

Константин Кузнецов, «Бродяга — рыжий пес.»

Заметьте: как разнится описание! В первом случае, у Люды, пиршество вкуса. Чередование форм, красок, ощущений. Даже падающий снег и лежащая роза воспринимаются как удивительный натюрморт. Натюрморт живой, дышащий, но вес же — картина, все же — описание, не более того. Описание, придающее миру «Новогоднего сюрприза» свой шарм, свое особенное очарование. У Константина все наоборот: действие, действие, еще раз действие. Ничто не стоит на месте: узор красуется, свет — озаряет, люди пьют шампанское и поздравляют друг друга с новым годом. Вчитайтесь в последнюю фразу: сплошная динамика!

А вот еще:

«Вместо книг на полках стояли маленькие кирпичики мыла. А в любимом серванте стояли особо редкие мыла, которые ему привозили друзья из Лондона. Он бесконечно переставлял эти пахучие кирпичики, протирал от пыли, а самые дорогие, «сервантные», обтянул целлофаном. И еще он бесконечно это мыло нюхал. Меня, в принципе, это не особенно беспокоило. В доме всегда было мыло.»

«Мир был надежно утвержден на этих дубовых слонах, китах и черепахах. В утробе серванта покоились твердые крахмальные скатерти, серебряные ножи с костяными черенками, пасхальный сервиз и золоченая фарфоровая ваза. В шифоньере (или это было трюмо?) пряталась полысевшая бархатная коробочка с прабабкиными кольцами и серьгами (бабушка хранила их для меня). »

Закройте нижнюю часть экрана рукой. Попробуйте, не подглядывая, догадаться: кто написал первый отрывок — мужчина или женщина?

А второй?

Я думаю, ответ однозначен. Но заметьте: первый отрывок написан Андреем Гончаровым, это — «English soap. Английское мыло», рассказ по замыслу автора стилизованный под женскую прозу и принадлежит перу одной из героинь произведения, Лианне Луповой. Второй отрывок: Игнатьева Оксана, «Девушка и дверь». Его я специально привел, потому что, если верить Оксане, «Девушка и дверь» являются типичным образчиком женской прозы.

Как видите, приведенные тексты говорят сами за себя: заполненный мылом сервант постоянно в движении, и наоборот, в утвержденном на слонах, китах и черепахах мире даже ножи — будоражащий кровь атрибут привольной, наполненной чудесами и приключениями жизни, — всего лишь покоятся.

Отчего это происходит? Обратимся же к истории.

В подавляющем большинстве случаев, какой бы период истории мы не рассматривали — пещерные времена или крестовые походы, раскладка ролей для мужчин и женщин сильно не менялась. Мужчина охотился, воевал и путешествовал, женщина выступала в роли хранительницы домашнего очага.

В походе или войне нет смысла детально вглядываться в окружающую обстановку: она постоянно меняется. Полководец, следящий за ходом битвы, прежде всего смотрит за тем, что изменилось. Что толку привязываться к предметам? Сегодня одно, завтра другое, и так всю жизнь... Важно вовремя успеть, увидеть изменение ситуации и воспользоваться им.

То ли дело хозяйка дома. В отличие от полководца, она наблюдает прежде всего за тем, что осталось неизменным. С этим можно спорить до хрипоты, и думаю, вы будете спорить, но помните у Маркеса «Сто лет одиночества»?

«Тайком от всех Урсула стала упорно изучать расстояния между предметами и голоса людей, чтобы продолжать видеть с помощью памяти, когда тени катаракты совсем закроют от нее мир. Позже она обрела неожиданное подспорье в запахах, они определялись в темноте гораздо отчетливее, чем контуры и цвета, и окончательно спасли ее от позорного разоблачения.»

и еще:

«вскоре она открыла, что каждый член семьи, сам того не замечая, ходит изо дня в день по одним и тем же путям, повторяет одни и те же действия и произносит в одни и те же часы почти одни и те же слова.»

Да, именно так. Именно стабильность окружающего мира является основой женского мировоззрения. Стабильность и власть над вещами. Возьмем, к примеру, давно уже ставшую притчей во языцех любовь женщин к перестановкам мебели. Как ни парадоксально, но она лишь подтверждает вышесказанное: хозяйке дома, хозяйке вещей нужна власть над вещами. Жизненно необходима! Мужчина диваны перетаскивать не будет, хотя бы просто потому, что не замечает их. Диван для нас не существует как таковой, — существует лишь набор функций к дивану: сидеть, лежать, покупать, ремонтировать... Пить пиво, смотреть телевизор, чесать живот. Сам диван при этом является желательной, но необязательной деталью. Абстракцией.

Впрочем, простите, я отвлекся. Вернемся же к литературе.

Помните у Стругацких в «Понедельнике...» описание вымышленных миров?

«То и дело попадались какие-то люди, одетые только частично: скажем, в зеленой шляпе и красном пиджаке на голое тело (больше ничего); или в желтых ботинках и цветастом галстуке (ни штанов, ни рубашки, ни даже белья); или в изящных туфельках на босу ногу. Окружающие относились к ним спокойно, а я смущался до тех пор, пока не вспомнил, что некоторые авторы имеют обыкновение писать что-нибудь вроде «дверь отворилась, и на пороге появился стройный мускулистый человек в мохнатой кепке и темных очках».»

Уверяю вас: большей частью это герои мужских произведений! Женщины следят за одеждой очень тщательно:

«Николь не любила зимние шапки и носила чёрное короткое кожаное пальтишко с капюшоном, отороченным чёрным мехом. Этот самый капюшон выручал её, когда было холодно или шёл снег, правда, мешал смотреть по сторонам. Сумка-портфельчик на тонком ремешке через плечо, узкие чёрные брюки, короткие сапожки на высоких каблуках завершали образ женщины, которая стояла у киоска с новогодними сувенирами и мечтательно разглядывала кукол с буклями в старинных платьях...» и далее: «Знала бы, что попадёт в ресторан, надела бы что-нибудь попраздничней. Впрочем, возраст комплексов по поводу внешности и повышенного внимания к тому, «что подумают...», давно прошёл, уступив место спокойной самодостаточности. Вполне приличные чёрные брюки-стрейч, которые сегодня не успела прихватить старшая дочь, облегающий тонкий свитерок цвета хаки, под глаза, да ещё спиральной формы удлинённые серебряные серьги. Провела рукой по волосам, встряхнула головой, поправила серёжки — готово. »

Людмила Иванцова, «Новогодний сюрприз»

Все на месте, не пропало ничего!

А вот еще:

«Как оказалось, я сидела недалеко от корпуса самолета, а сам самолет напоминал по виду Боинг-737 или еще какой-то небольшой лайнер средней дальности...» «...К слову, я отметила, что я весьма прилично одета — я была в черных брюках и моем парадном пиджаке, да еще и в туфлях на широком каблуке — как я люблю. Сзади меня — закрылки, и вероятно, судя по некоторому мареву в воздухе, прямо подо мною двигатель. Да, так и есть — вот и люк для заправки топливом — закрытый, разумеется. »

Соф, «На крыле самолета»

Какая придирчивость, дотошность! Ни единой детали не упущено, причем, заметьте: перечисление предметов одежды плавно, ненавязчиво перетекает в описание самолета. Употребления глаголов Соф всячески избегает. Возьмем для сравнения:

«Райан смотрел на дядю и диву давался, такие разительные перемены произошли с ним за последний час. Из глубин единственного в доме сундука мигом была извлечена красиво расшитая рубаха, которую Освальд в свое время прикупил в небольшом городке, заехав туда по делам. Чисто умытое лицо дяди просто светилось желанием угодить важному гостю, а волосы, по полгода не знавшие гребня, сейчас были аккуратно уложены.»

Андрей Аверьянов, «Ученик»

Из одежды на дяде: рубашка, умытое лицо и расчесанные волосы. В отличии от рассказика Соф, каждому из предметов дядиного туалета прилагается целая пантомима: рубашка мало того, что достается из сундука, она еще и покупается в небольшом городке, дядя за ней по делам едет. Лицо — светится желанием. Волосы — по полгода гребня не знают.

Весьма характерно, не правда ли? Узнаваемо, по крайней мере.

Эмоции и логика.

Сами по себе предметы мертвы. Действия — бессмысленны.

Первые два тела рассказа сами по себе не важны, это лишь способ донести до читателя основное: логику повествования и настроение.

«Тревожный ветер бросает на темное стекло моего окна листы оброненной кем-то бумаги. Неровно оборванные углы... Читаю: «Тетрадь по английскому языку ученика ... класса ... Урок первый» Торопливые капли дождя бьют по стеклу, по промокшей и серой бумаге, текут, расплываясь, чернила. Но буквы упрямы, им тоже не хочется умирать. Они цепляются, пытаясь задержаться, но тают, тают под каплями строки, и остается в синем ореоле одно только слово — «...рок». Рок. Рокот грома в угрюмой грозовой туче. »

Ива, «Рок»

В принципе, миниатюрка маленькая, можно было привести ее всю, но для моих целей хватит и этого кусочка. Первый же придирчивый взгляд высматривает несколько словесных цепочек:

Ветер бросает — оброненная бумага — оборванные углы.

Торопливые капли — промокшей бумаге — буквы упрямы — умирать.

Рок — рокот — гром — угрюмая — грозовая.

Каждая последовательность — зашифрованная эмоция, некое внушаемое читателю настроение. Используемые образы не важны, во многом игра ведется за счет аллитераций. Не секрет, что разные сочетания звуков по-разному воздействуют на подсознание, а Ива просто блистательно использует этот прием, пряча в тексте тревожные рокочущие звуки. Действия, предметы — все становится рабами того тревожного настроя, что создает в душах читателей авториня.

Мужчина тоже зачастую вынужден создавать у читателя некое настроение, но при этом он ощущает себя ущербным. Заставьте его в этот момент оставить произведение как есть, отберите ручку, карандаш, компьютер — автор неминуемо «впадет в беспокойство», говоря языком Булгакова.

Вот пример:

«Потом начался настоящий кошмар. Большие черные пятна начинали двигаться, поглощая все светлое. Они постоянно сталкивались, но не хаотично, а целенаправленно, уничтожая все, к чему прикасались, в том числе и друг друга. Потом они принялись терзать само полотно. Голубой и синий цвета теряли свою сочность, становясь похожими на грязь. Зеленый планомерно уничтожался. Коричневый и серый тоже теряли свою чистоту. Мириады коричневых и серых точек из первых двух коробочек гибли из-за этих перемен.

Черный цвет расползался, словно опухоль, а я стоял и просто смотрел. Я ничего не мог изменить, ведь я уже завершил картину! Сердце мое стиснула ужасная тоска, и нахлынула жалость, по лицу текли слезы.»

Андрей Аверьянов, «Черный цвет злобы»

Казалось бы — все на месте. Этим можно закончить рассказ, с чистой совестью оставив все как есть. Нет? Ладно. Можно завершить его описанием того, как автор уничтожает свою испорченную картину, описанием внутреннего состояния художника:

«Опустошенный, я стоял и думал о том, смогу ли когда-нибудь воссоздать свой шедевр, и если да, то как не допустить повторения случившегося, как избежать появления этой ужасной черноты или хотя бы защитить от нее созданные мною золотые огоньки, которые оказались настолько бессильны перед ее наступлением.»

Но! Автор — мужчина. Он изменил бы себе, если бы не вставил в текст следующий кусочек:

«Корреспондент телекомпании СиЭнЭн, из Сектора Газа: Обе конфликтующие стороны продолжают военные действия, в то время, когда весь мир, затаив дыхание, ждет подтверждения ученых о столкновении Земли с космическим объектом кристаллической структуры.

Повторяем, что по неподтвержденным данным, столкновение произойдет приблизительно в этом районе, в Секторе Газа. Глава католической церкви отказывается комментировать это удивительное совпадение... »

Логика. Ее Величество логика. Все должно быть приведено к развязке, к строгому логичному финалу. Финал может быть таким, другим, он может улучшить впечатление от текста, ухудшить — он обязательно будет.

Вы скажете — случайность? Никоим образом!

«Я подобрал её на обезлюдевшей остановке где-то во втором часу ночи. Автобусы уже давно не ходили, и бедняжке ничего не оставалось, как попытаться поймать такси. В столь позднее время это было нелегкой задачей.

— В центр довезете? — спросила девушка.

— Сколько? — я присмотрелся к ней — не старше двадцати, темные волосы, аккуратная короткая стрижка, черный пиджачок и такая же юбка.

— Понимаете, у меня нет с собой денег. Как приедем, я сразу отдам — принесу из дома.

В общем, старая песня. Я давно подрабатываю по ночам и не раз попадал впросак. Но что-то в её взгляде привлекло меня, и я сказал:

— Ладно, садись. Довезу за сотню.

— Ой, спасибо!.. — девушка быстро шмыгнула на заднее сиденье и притихла.»

Григорий Иванов, «Алые паруса»

Далее таксист и девушка едут и мило беседут. Таксист размышляет о девушке, о ее нелегкой судьбе.

Казалось бы — идеальная зарисовка в женском стиле, характеры становятся ярче, выпуклей, познаваемей, но!..

Автор — мужчина.

«Остальную часть пути мы проехали, не проронив ни слова. Только когда я остановил машину на светофоре перед последним поворотом, девушка внезапно произнесла:

— Мне нужен принц, который приплывет ко мне на корабле с алыми парусами...»

Все! Сильнейшее место, квинтэссенция чувств. Женщина наверняка завершила бы на этом свое повествование, поскольку добилась всех поставленных целей. Еще бы: создано романтическое настроение, в качестве контраста дана прагматичность таксиста и такая милая, знакомая сердцу обыденность обстановки. Читатель уже покорен. Он полностью и безоговорочно сопереживает героине — ведь она так близка, понятна и узнаваема!

Но... Логический уровень рассказа недостроен.

Автор в тревоге, в беспокойстве: ему кажется, что не хватает какого-то маленького штришка, некоей изюминки, блестяшки. Это состояние общее для большинства авторов-мужчин, заметьте!.. И неважно, что это будет за изюминка: таксист женится на ней, поматросит-бросит, скажет пару ободряющих слов, подарит букет розовых роз. Может быть приплывет к ней на алокрылом «Секрете». Развязка будет, будет обязательно! Иначе жизнь автора просто потеряет смысл.

В завершении главки приведу отрывок, которым не могу не любоваться:

«Смеситель, приветливо сияя, легко повернулся округлыми ручками и исторгнул в глянцевую раковину шипящую и тугую струю теплой воды. Мыло Карловичей само прыгнуло в руки и взбилось в нежной пене. Вода материнским прикосновением приласкала щеки. Полотенце Клары заботливо промокнуло лоб. Жизнь была прекрасна. Малахитов, преисполненный благодарностью ко всему, что его окружало, направился на кухню.

Там первым делом заглянул в ведро, поворошил содержимое. И точно! Ну и везло же ему сегодня! Почти сверху, под размотанным рулоном туалетной бумаги, лежал свеженький окурок с золотым ободком по фильтру. Даже можно сказать не окурок, а едва початая сигаретка. Красота, ей богу! Малахитов с наслаждением затянулся и подошел к раскрытой форточке.

День был подстать настроению — чудеснейший. Дул в лицо теплые ветерок, цвела под окошком дикая слива, галдели воробьи, бил в глаза солнечный свет.»

Аделаида, Видримасгор

Как это мило! Заметьте: логика ситуации вполне законченна и прозаична. Фактически, это жесткая бытовуха: опустившийся донельзя алкоголик, бывший народный артист приходит в себя после длительного беспробудного пьянства. Он только что «вылечил» похмелье краденым у соседки одеколоном (роскошная сцена!), умылся (чужим мылом), вытерся (опять же чужим полотенцем) и роется в мусорном ведре, ища окурок.

Что может вызвать у стороннего наблюдателя эта картина, обрисованная исключительно в виде голого логического каркаса? Омерзение, не более.

Но черт возьми, как удалось подать эту сцену Аделаиде! Аплодисменты в студию! Даже окурок в мусорном ведре видится удивительной драгоценностью, превыше всех драгоценностей мира. Ах эта роскошь и золото плебейской грязи!..

Жизнь прекрасна, дорогие мои читатели, жизнь прекрасна!..

Империи и культуры.

Итак, что же мы получили в результате?

Действия мужского рода и предметы женского. Иньские прилагательные и янские глаголы. Длинные описания чувств и вещей ради создания у читателей внутреннего настроя, а в пику им сложные логические хитросплетения.

Вам это ничего не напоминает? Как насчет напевной мягкости китайской поэзии и жесткой, гремящей оружейной сталью динамики «Беовульфа»?

Да. Противостояние культур Востока и Запада.

О мужской, деятельной культуре Запада прекрасно сказано у Милорада Павича в «Хазарском словаре»:

«...глагол, логос, закон, представление об истинных процессах, о правильном и целесообразном предшествовали самому акту сотворения мира и всего того, что будет действовать и вступать в отношения. А имена возникли только после того, как были созданы твари этого мира, всего лишь для того, чтобы как-то их обозначить. Так что имена — это просто бубенчики на шапке, они приходят после Адама...»

Имена — слова людей, глаголы — слова Бога. Все просто, все сказано, ничего не прибавить, не отнять. Другое дело — женская созерцательная культура Востока. Что ни напиши, какое определение не дай — все они равно окажутся бессмысленными.

Больше всего мне нравится вот это:

«Полутень спросила у Тени: «Раньше ты двигалась, теперь ты стоишь на месте, раньше ты сидела, теперь стоишь. Почему ты так непостоянна в своих поступках?»

Тень ответила: «А не потому ли я такая, что я от чего-то завишу? А может, то, от чего я завишу, тоже от чего-то зависит? Может быть, я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек цикады? Откуда я могу знать, почему я такая или другая?»»

«Чжуан-цзы»

Две расы — мужчины и женщины.

Две культуры — Запад и Восток. Как их можно сравнивать?

Как их можно оценивать?

Проблемы при написании прозы.

Вернемся к тому, с чего мы начали: к недостаткам написанных произведений. К авторской беспомощности и творческому бессилию. Думаю, теперь проблемы, возникающие при написании прозы мужчинами и женщинами, станут понятнее. Я не хочу и не буду приводить конкретных реальных примеров, хотя бы потому, что мне пришлось бы начать с самого себя. Да и не совсем это корректно, устраивать здесь «разбор полетов», чужих и своих. Просто упомяну основные ошибки, которые сразу приходят на ум.

Мужчины:

* «паровозики». Обычно это связки типа: «подлежащее«-«сказуемое«-«сказуемое» и.т.д. Зачастую бывает просто утомительно читать текст: «Он встал с кровати, сладко потянулся, и, схватившись за брюки, принялся торопливо натягивать их, безумно стесняясь своей бывшей пассии. Она открыла глаза, поддернула одеяло, поправила подушку, подушка упала и она подняла ее, отряхнула от пыли и положила на место. Неудачно встряхнув рубашку, мужчина уронил стул, который упал, страшно загрохотав, и заставив его вздрогнуть. Взошло солнце. В поле застрекотали сверчки. Стул лежал на полу, освещенный вставшим солнцем под звучный стрекот полевых сверчков.», и в таком стиле на целую страницу, изредка вставляя редкое прилагательное или междометие.

* Сложные логические конструкции. Помните, я писал про пантомиму с покупкой рубашки? Временами это доходит буквально до абсурда: человек настолько стремится разъяснить и разжевать все происходящее, написать предысторию каждого предмета, что его клавиатура рождает жутких четырехэтажных монстров. «Я вышел на мост, построенный в прошлом году, когда в небе висела жуткая комета с кровавым хвостом — помните шелковые вуали, которые вошли в моду в те времена? — приказчик как раз купил своей жене (вертихвостке и развратнице, но пусть это останется между нами) точно такую вуаль с денег, съэкономленых на строительстве этого моста, потому что остальные деньги он вложил в недвижимость, ведь банки лопаются, правительства меняются, а земля остается — нет ничего постояннее земли, это понимают все и даже те, кто не признает этого вслух, втайне являются искренними и фанатичными последователями «истины постоянства».» Ох грешен я, грешен, признаю! Сам люблю подобные вавилонские башни.

* Стремление во всем найти смысл, логику и законченное объяснение. Ох, люблю я нас, западных варваров за это!.. Уверяю вас: «Солярис» Лема хорош именно тем, что гигантский мыслящий океан в этой книге так и остался навсегда нерешенной загадкой.

* Жертва эмоциональным наполнением ради идеи. Идея может быть очень хороша, — просто безумно! — но если она высказана сухим, безэмоциональным языком, читатель может просто заснуть во время чтения. Теорему о том, что крокодилов не существует, нужно доказывать весело — это единственный шанс добраться до конца и поразить окружающих богатством своего внутреннего мира.

Женщины:

* Длинноты. Описания природы и окружающей обстановки, конечно, вещь хорошая, но помните, как Чехов рекомендовал описывать лунную ночь? Достаточно лунного блика, поблескивающего на донышке брошенной бутылки — настроение создано.

* Перебивка фраз диалога описанием внутреннего состояния разговаривающих. Да, согласен, даже во время такого разговора:

«— Привет!

— Привет!

— Как дела?

— Нормально.»

после каждой фразы у собеседников будет чуть-чуть меняться настроение, им будут приходить в голову разные мысли, идеи, но зачем это так простодушно вываливать на ошарашенного читателя? Где загадка, тайна, интрига?

« — Привет! — голос его дрогнул. Ах как давно они не виделись!

— Привет!

Она засомневалась. Да так ли уж рад он ее слышать? Она перебрала в памяти события последних трех дней, окунулась в ворох переживаний, страстей и эмоций — нет, вроде бы все в порядке. Даже если и происходило в эти дни нечто странное, оно так и осталось похоронено глубоко в ее душе...

— Как дела?

Перед тем как ответить, она придирчиво осмотрела себя. Хороша, ничего не скажешь! Черная плиссированная юбка, любимая белоснежная блузка, волосы ниспадают на плечи буйством природных водопадов, стройные загорелые ноги обтянуты золотистыми чулками... Что? О господи!.. Перетяжка на щиколотке! Немедленно переодеваться. Брючный костюм, топик, кроссовочки в тон...

— Нормально, — ответила она.»

* Невнимательность к деталям. Да-да, не удивляйтесь! Дотошность описаний и полное пренебрежение мелочами чаще всего могут ужиться вместе именно в противоречивой женской душе. Герой может «внезапно вынырнуть из тени зеленых лип», но помилуйте! Как это возможно, если тремя строчками раньше читателю сообщалось, что «стояла темная безлунная ночь; небо было затянуто черными тучами»?

* «Оназмы». Термин придуман не мною; кажется его впервые употребил Ллео или Рома Воронежский, но он на удивление точен. Признайтесь: часто ли вы дочитывали до конца произведения в стиле: «Она встала и потянулась. Жизнь неудержимо мчалась вокруг нее удивительным веселым потоком...» и так на двадцать страниц о некоей безымянной «оне»?

* Полное отсутствие сюжета. Этим грешат многие начинающие литераторы независимо от пола, но есть одна тонкость: мужчине гораздо тяжелее выложить на всеобщее обозрение бессюжетный текст. Он постоянно будет мучаться ощущением неполноценности происходящего и собственной ущербности.

Вот, пожалуй и все. Все проблемы, какие смог вспомнить, я упомянул, осталось лишь написать маленькое

Послесловие.

Уверен, что перечисленными телами (уровнями, слоями) литературного произведения дело не ограничивается. Наверняка в жизни некоторых из нас, — быть может, даже многих — наступит момент, когда мы поймем, что описания предметов должны быть емкими и точными, что нужное настроение создается несколькими словами, а не страницами текста, что подробные пояснения к каждому действию и персонажу произведения просто излишни. Придет пора мастерства, творческой зрелости, виртуозного владения приемами писательского ремесла на всех уровнях текста... Что ж, в добрый час! От души поздравлю этих счастливцев. Сотрутся различия между мужским и женским, между литературными «инь» и «ян» — останется чистое творчество. От всей души, от всего сердца желаю всем нам достичь этого состояния.

А пока — надо писать. Писать больше, чаще, разнообразнее. Так, чтобы читатели не успевали за вами, чтобы жаловались на буйность вашей клавиатуры. Ведь любые приемы, любые знания будут бесполезны без постоянных тренировок. Висящее на стенке ружье ржавеет; возможно, что когда придет пора выстрелить, оно просто окажется неспособным к этому.

Удачи!

P.S. Выше было упомянуто, что написать рассказ без первого тела (описаний и предметов) невозможно. Как оказалось, это не так. Предлагаю вашему вниманию рассказ Аль Бану «Коротенькая история одной любви, рассказанная в глаголах»