Регистрация | Вход
[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Darkness » Творческая Мастерская » Наше творчество - не фантастика » Синий Бедлам (рассказ, триллер)
Синий Бедлам
Дени_де_Сен-Дени Дата:Вторник, 12.04.2011, 00:19 | Сообщение # 1
Homo Medievalis Sum
Сообщений: 175
Медали:
Замечания:
Награды: 3
Уважение
[ 2 ]
Оффлайн
Синий Бедлам

Окно всегда без штор. И синие
лучи на половицы падают. Скрипят.
Я проверял. Не страшно днем.
Не зашторено окно! И фонарь
на крыше виден. Его синий свет
проникает в окно; ползет к стене.
Я проверял. Не страшно днем.
Красна, синяя звезда Вифлеема.

Среди облаков, которые медленно ступали по-над осенним, почти оголенным лесом, носились птицы; они казались черными метеорами, огромными скоплениями неуправляемых астероидов. Я смотрела на этот слаженный коллектив с отточенными движениями, и от этого унылого зрелища мне стало холодно. Натянула юбку на колени, и втянула шею, пытаясь согреться, или заставить себя думать о тепле, о тех, уже далеких, весенних и летних деньках, когда даже гарканье ворон по утрам возвещает о радости жизни. Осень - такая пора, когда в преддверие зимы, кажется, что весь мир ополчился на тебя, словно вся унылость, каковая есть в природе, охватывает тебя, погружает в ледяную воду. Деревья, будто общипанные, насмехаются, кривляются надо мной. Так противно между ними ходить по этому полусгнившему пологу из листьев, что шуршит, подобно шипению змей, казаться всем одинокой и задумчивой. Тошно смотреть сознавать, что только осенью люди замечают одиночество других; это, видимо, оттого, что сами отдаляются от остальных. Осень - пора раздумий. Для себя я все решила.

Очередной порыв северного ветра заставил подняться в воздух птиц, вымел из прилеска большие охапки листьев, разбросав их по скучному, темно-серому участку. Лес, который находился близ нашей дачи, наполнился гамом и хлопками крыльев. Как трудно оставаться той же девочкой, любящей своих родителей, когда семья разваливается, подобно плохо уложенным поленьям в костре. И пламя раздора лишь разгорается. Ночью, порою, я слышала, как они ругаются - мне выпала роль той искры, что обожгла сердце матери. Она не хотела меня. Отец дважды приложил усилия, чтобы я появилась-таки на свет. Ради чего? Семью - это только раскололо, подобно тому, как раздваивается ствол одуванчика, закручиваясь в воде в разные стороны. Родители настаивают на своем мнении, уходя в себя, становясь одинокими, расщепленными.

Они в дачном домике собирают вещи, чтобы на зиму перевезти их в город, распихать по шкафам в квартире, по полкам в кессоне гаража. Они меня даже не замечают.

Последний костер в этом году все-таки рухнул, и брызгами устремились ввысь сонмы искорок и серого пепла; так, наверное, взрывается облако. Птицы улетели куда-то вдаль. Я встала, запахнула кофту и начала растирать предплечья ладонями. В резиновых сапогах вид у меня был нелепый, но это была мелочь. Я просто шла вперед, что-то звало меня в лес. Может быть, это была обида, молчаливая обида, какая укрывается в душе, терзает мысли, мучает, но какую невозможно излить. Чтобы о ней рассказать, нужно простить. Как можно простить мать, которая не хотела ребенка? Которая хотела убить меня?!

Уродливые, сморщенные стволы в щербинах и рытвинах поддерживали тонкие кривые длинные ветки; они переплетались, образуя дырявые своды. В них я увидела выход; поняла, как воссоединить родителей, помирить их. Ноги утопали в оранжево-коричневом море, идти было трудно, но таких природных трудностей мне и хотелось, будто от их преодоления зависит моя жизнь, счастье мое и моих родителей.

Я присела на пенек, откинула голову назад и закрыла глаза, наслаждаясь спокойствием, поселившимся в сознании. Оно и дало мне сил для задуманного. Я закурила. Табачным дымом отгоняла от себя запахи плесени, прели и грибов. Вся эта разлагающаяся природа вызывала тошноту. Я отторгала саму мысль, что мне придется чувствовать себя мертвой. Ощущать, как сворачивается в жилах кровь, как перестает биться сердце, как обжигает разум, расслабляются мышцы. Затем тело сковывает, оно становится деревянным, негнущимся, подобно толстым стволам деревьев. Кожа съеживается и чернеет, пока клетки не начнут гнить, исторгая трупный запах, как эти листья под ногами. Служить кормом для природы противоестественно для человека, страшнее всего - чувствовать все стадии своего разложения. Я не хочу так, не хочу, чтобы костер моей жизни потух!

Сигарета дотлела. Пачку и зажигалку я оставила на пеньке. Они мне больше не понадобятся. Родители не заметили моего отсутствия, даже не спросили, где я была, или куда отходила. Их не интересует, что со мной станет, не волнует, что лес опасен для меня, равнодушны они к тому, что меня может не быть. Дети погибают у других, свои дети живут вечно. Они все так думают. Лицемеры.

Я смотрела вперед на темную асфальтовую дорогу, вдоль которой были высажены высокие тополи и каштаны. Сколько раз мы здесь проезжали, но только теперь мне стало понятно, что же это за путь. Путь жизни. Есть повороты, подъемы и спуски, встречные и попутные автомобили. А за пределами твоего пути, есть другие дороги, скрытые от тебя за деревьями. Если весна и лето - это расцвет, то осень - это закат, лишь с закатом жизни осознаешь, что твой путь не единственный, есть множество дорог, о которых даже понятия не имеешь. Мне так захотелось крутануть руль, съехать в кювет, попытаться пробиться, выйти, свернуть. Однако поселилось в голове ощущение того, что через лобовое стекло вылечу я одна, словно это неправильное решение. Наверное, так оно и было.

Родители молчали, скукота. Я присела к окну и стала вглядываться в пейзажи. За тополями было поле с островками коричнево-серых кустов, и далее, на возвышенности, между высокими елями и соснами проглядывалась железная дорога. Иногда мимо проносились дома, новые и старые, детские шалаши среди ветвей. Песчаные и грунтовые дороги, исчезавшие среди холмов. Речка под мостом. Когда-то она была глубокая, темная, страшная, теперь же обмельчала, стала отвратительная, с буро-зеленой водой, копнами водорослей и каменистым дном. Скользкие берега были усыпаны бутылками, пакетами, отходами, тряпками вперемешку с пожухлыми стеблями осоки. За излучиной реки должна быть небольшая плотина, составленная из шпал, но ее лет пять назад уже разобрали, выпустили воды на волю, огорчив местную ребятню, которая нашла иные угодья для купания.

Помню, я тоже плескалась в этих водах, отец учил меня плавать, но я так не постигла эту науку - шла топориком ко дну всякий раз, когда он убирал руки. Всякий интерес к купанию у меня пропал, когда я стала свидетелем одного случая с мальчиком. Он плавал, уложив вытянутые руки на пенопласт. Внезапно на глубине его приспособление вылетело из рук. Мальчик забарахтался. Он кричал, его одолевал страх, а в голосе слышалась обида оттого, что никто не спешит ему помочь. В воду прыгнул его брат и вытащил мальчика на мелководье. Больше я никогда не купалась. Мальчик уже к вечеру сносно плавал вдоль берега. Для него это вышло уроком, у меня вызвало страх. Я смотрела в его красное от ужаса лицо и бледнела; он попытался остаться на плаву - он боролся за жизнь. Его смогли спасти. А кто кинется спасать меня? Люди даже спасают из-за корысти. Мне нечего дать спасителю. Я никому не нужна, даже родителям.

Вечером, в квартире, родители устроили банный день, хотя его лучше бы назвать ванным. Пока мать говорила ужин, отец мылся, затем настала очередь матери. Получив скупые рекомендации о том, за чем и как нужно следить на кухне, отец закурил. Меня еда не интересовала, может, съем помидорку или салатик потыкаю вилкой, жареную курицу с макаронами мне не хотелось. Поэтому я скрылась в своей комнате, где слушала в наушниках группу "Necrophagist". Эта быстрая музыка с бешеным ритмом и чистым, приятным для слуха, гроулингом успокаивала, но не давала забыться в мечтаниях. В темноте я сидела долго, поэтому, когда открылась дверь - мать таким появлением говорила, что настала моя очередь идти ванную, - яркий свет из коридора ослепил меня.

Повесила на крючок халат, на теплую батарею - трусики и сложенное вчетверо полотенце. Закрыла дверь на шпингалет, оставшись в тесной комнате. Лампочка, убранная под стеклянный купол, освещала пространство тусклым, иногда мерцающим желтым светом. В зеркале я увидела мрачное отражение. Этих глаз я никогда не видела, появилось в них что-то, что испугало меня, будто это глаза не мои, а тонущего мальчика. Я резко обернулась к ванне. Белые эмалированные стенки были в серых кольцах, таких похожих на водоросли. Мать не удосужилась ополоснуть ванну после себя. Где же ей позаботится обо мне? С немой злостью я уставилась в небольшое окошко под потолком, ведущее на кухню, там за тюбиками, бутылочками, склянками; там за стеной мать стояла у плиты, переворачивая шипящую в масле курицу. Запах горелого чеснока проникал даже в ванную.

Окатив струей горячей воды стенки, я протерла их тряпочкой, и снова омыла, лишь затем заткнула пробкой нижний слив. Вода с грохотом падала на дно ванны, заглушая шипение, разговоры и работающий на кухне телевизор. Этот маленький водопад с металлическим отзвуком успокаивал.

Я взяла с полочки пену для ванны с ароматическым маслом и влила в воду, надеясь, что успокоится не только разум, но и тело, оно расслабится и перестанет сопротивляться задуманному. Раздевшись, я забралась в ванну, уперлась шеей в еле-теплую металлическую стенку и закрыла глаза. Шум струи, бьющейся о поверхность, рисовал перед глазами разноцветные узоры, нечеткие и замысловатые. Уровень воды поднимался, скрывая меня словно в утробе, погружая в ту плацентарную жидкость, в которой я пребывала неполных девять месяцев. Я разнежилась, словно растворялась, превращалась в зародыш, в первородный бульон. Это блаженство сменилось резким ужасом. Я представила мать, которая также полусидит в ванне с ножом в руке. Она задумала изрезать себя, чтобы убить меня. Открыв глаза, я увидела не свет, не ванну, а мрак. Он скопился в верхнем сливном отверстии с крестообразным навершием. В той густой темноте мне привиделась смерть. Детей из утробы вынимают в хорошо освещенное пространство родильного отделения. Я могла оказаться во тьме, никогда не познать жизни, и лишь холодная осенняя, а то и зимняя мгла могла стать моим окружением навеки.

Моя решимость пропала. Я поняла, что могу поступить, как мать, могла убить себя, стоило мне только протянуть руку к полочке с ножницами. В горячей, почти обжигающей воде я почувствовала холод. Не знаю, кричала ли я в тот момент, но на какое-то мгновение представила себя тем мальчиком, смотрящим на воду, которая стремилась отнять его жизнь. Это неправильно, вновь подумалось мне в этот день. Лишь я умру, и больше ничего для меня не будет. Страшно лишать себя пути, когда не знаешь, чем он заканчивается. И вылечу из лобового стекла жизни только я, в крошку разобью свой дар - рождать и давать жизнь. Она тоже испугалась, моя мать. Но это не изменяет того, что хотела; того, что лишь помыслила убить ребенка.

Мыслить - это единственный способ выжить, возомнилось мне. С утра я размышляла над тем, как убью себя здесь, в ванной, но эти мысли о суициде дали мне больше, чем желание покончить с собой, они дали мне шанс выжить вопреки всему. Мысли запутали меня. Я не знала, что делать... пока не выключила кран, пока не прекратился шум воды. До меня дошли отрывки фраз: мать отчитывала отца в том, что он ей изменяет. Еще бы. Какая может сложиться жизнь с детоубийцей? Однако поступок отца был слабостью, я это чувствовала. Он предал меня, предал любимую дочь. Это решило все. План изменился.

Страх прошел. Я вымылась, как обычно. Обмотала волосы полотенцем, чтобы они не спутались и не торчали клоками в разные стороны; помазала руки увлажняющим кремом - забота о своем теле заставила меня, наконец, понять, зачем весь этот ритуал: возлюбить свое тело, вогнать мысль о том, что это все, чем я могу гордиться в жизни, - собой. Но это порождало одиночество, впрочем, теперь оно не кажется чем-то противоестественным мне. Я поняла, что за осенью наступит зима, а следом весна, новая жизнь. Мне подумалось, что это единственное мое состояние с детства, с тех пор, как меня оставляли одну дома, наказывая работой по дому. Моя посуду, подметая и намывая полы, я чувствовала себя покинутой, но все изменилось. Я поняла, что была счастлива, ибо не знала ни о двойной попытке убить меня, ни о предательстве отца. Теперь у меня есть одиночество, которой открыло передо мной другой путь, иную дорогу в жизни, познав каковую, я тоже смогу быть счастливой, смогу радоваться каждой прожитой секунде, смогу ощутить себя одинокой.

После безмолвного ужина, я удалилась в свою комнату, где, слушая "Dark Lunacy", читала книгу. Я легла на диван, закинув ноги на подушку. Потертая книга с пожелтевшими от времени страницами открылась на любимом и непонятом доселе месте. Я начала ее читать, будучи совсем маленькой, вечно держала ее под подушкой. Это была моя библия, моя философия, моя жизнь, описанная на бумаге. И пришло, наконец, время, когда я поняла ее смысл, выделила из нее самое важное, мое и ничье больше. В ней я увидела себя, свое теперешнее состояние:

"Эволюция видов отражается в психологическом и социальном развитии каждого отдельного индивидуума, -- шептала я слова, под мягкую, неспешную игру клавишных, под размеренный, но отрывистый скрип медиатора по струнам электрогитары. - Иначе говоря, синтогенез следует за филогинезом. Если этот процесс так или иначе нарушен и мозгу или центральной нервной системе приходится восстанавливать пошатнувшийся внутренний баланс, индивидуум перестает отражать остальное общество. Он становится психофизиологическим мутантом..."

Мутант - вот как меня можно назвать. Убитая дважды дочь своей матери, выращенная в парадоксе: в страхе перед собственной смертью.

Я сняла наушники, вслушиваясь в обстановку. В квартире тишина, родители легли спать. Отложив книгу, я прокралась в ванную, расчесала волосы, от них пахло виноградом и лимоном. В зеркале увидела свой настоящий взгляд: игривый, довольный, счастливый. Вернулась в комнату, перестелила постель, по-обычному уложив книгу под подушку. Переоделась в белую ночнушку с небольшим цветком между грудей. Босиком пробежалась до кухни, где выпила стакан воды и взяла нож.

Для себя я все решила.

"Он не будет ощущать чужой боли, ему будет неведомо раскаяние, он никому не посочувствует. Когда подобное поведение развито до крайности, индивидуум существует в собственной вселенной, в изоляции от остального человечества",* -- повторяла я, крадучись в спальню родителей.

Отворив дверь, увидела, как они мило спят, повернулись друг к другу, словно ничего не происходит, будто все в порядке. Мне казалось, что во сне они меня не помнят. Убийца и предатель лежат под одним одеялом, сопят, видят образы собственного сознания. Я прошла на цыпочках через комнату и остановилась у окна. Раздвинула шторы, впуская в спальню синие лучи фонаря, что горит над крышей профессионального училища. У них в комнате всегда были плотные занавески, мне же выпадало терпеть этот свет годами: и днем, и ночью; вечно в глаза. Этот свет спасал от темноты в коридоре, этот свет пугал тенями. Фонарь окрасил мою ночную рубашку в бледно-голубой цвет. Высветил мой настоящий лик - мутанта - на стене. Я застыла у кровати с ножом, вознесенным над телами родителей...

Вот теперь я всецело одинока. Думаю, кто-нибудь заметит это, люди, эти черные астероиды коллектива, привыкли по осени замечать одиночество свое и чужое.

* обе цитаты из книги "Серийные убийцы", авторы: Джоэль Норрис и Уильям Дж. Бёрнс

Часть вторая

...Временами меня охватывает страх, по спине ползут мурашки, и мне приходится утепляться. Внезапные порывы холодного ветра настигают меня ледяным дыханием. Я не могу с этим ничего поделать, и от бессилия вынуждена искать защиту там, где черпаю вдохновение. Но именно в нем и есть причина моего страха! Я ищу утешения и тепла в бездушном свете синего фонаря на крыше профессионального училища. Глаз во тьме, что всматривается в окна, проникает ко мне в комнату призрачной тенью. Ходит по половицам тихо и плавно. Дышит и шепчет мне на ухо.

Когда зажигается фонарь, ко мне приходит муза.

Два года назад я написала страшную историю о девочке, которая, не простив предательства родителей, убила их. Муза явилась ко мне в сумеречный час и утянула в голову этому несчастному существу, где я увидела черную боль, что проедает сердце, безумит сознание. Там, среди желания быть любимой и перспективой одинокой жизни, я оставалась, пока не написала об этом. Когда я поняла, что она собирается сделать в тот момент, когда распахнула плотные шторы в спальне родителей, когда свет фонаря оставил на стене ее тень с занесенным ножом, я испугалась. Это неимоверно страшно видеть, как убивают людей, и чувствовать происходящее, словно это ты вонзаешь нож в спящие тела родителей.

Рассказ стал дверью, через которую я убежала, струсила, бросила ее. Словно, как родители той девочки, предала ее. Это ужасно ощущать то, что чувствовала она, особенно, когда ты – другая.

Я не такая! Я люблю и маму, и папу, я ни за что не решусь на их убийство. Теперь мне страшно и стыдно! Муза обнимает меня холодными, но нежными руками.

Проплакав час, я вернулась к рассказу и удалила кусок с убийством, не от того, что это литературный прием, а потому, что мне было страшно. Неужели это написала я? Не может быть. Слова будто изменились, в них исчезло все то теплое, что я пыталась вложить в характер персонажа. Текст стал льдисто-голубым, холодным, как свет фонаря. Кто это написал? Не я… это не могла быть я! Она?

Я сижу перед ноутбуком, на экране белым в сером обрамлении светит белый лист. На нем треклятым рефреном напечатан эпиграф к «Синему Бедламу». Бежав, я не закрыла дверь. И мне страшно. Я удаляю курсивные строчки, но они раз за разом появляются вновь. Муза шепчет мне и направляет, легким покалыванием в спине подталкивает к ней, к этой девочке.

Что ей от меня нужно? Она всего лишь персонаж, художественный, вымышленный человек! Зачем я сделала ее убийцей?

Закрыв лицо руками, я плачу. Не хочу к ней возвращаться, не хочу входить в ее разум. Но муза шепчет, подхватывает меня за локти, гладит волосы. Шлейфом по комнате растянулся и повис аромат жасмина. Он всегда появляется в сознании, когда надвигается опасность.

Я хочу спрятаться, скрыться от всего этого, но не могу. Словно прикованная, сижу и всматриваюсь к жидкокристаллический экран. С силой, с болью я закрываю глаза и пытаюсь отвернуться от крупных курсивных букв эпиграфа. Почему я?

Пытаюсь закричать, но вырывается только жалкое всхлипывание. Я даже заплакать сейчас не могу! Почему?!

Муза снова диктует сюжет, наговаривает текст. Подло, исподтишка, на ухо. Я не могу сопротивляться этому мягкому и вкрадчивому голосу. Она такой приятный, особенно в ореоле жасмина. Дрожащими пальцами касаюсь пластмассовых кнопок. Тук- стук-тук – я начала предложение, затем еще одно, третье. И вот я уже внутри произведения, я вижу картинку, вижу происходящее глазами главной героини, той проклятой девочки.

Текст: …Тихо, босиком и на цыпочках я крадусь по коридору. Нож сжимаю двумя руками, прижатыми к груди. В ночной рубашке немного зябко. Она тоненькая, почти невесомая. Уже затопили, но дыры и щели в этой хрущевке все же пропускают холодный осенний воздух. Он стелется по полу, змеиться. Останавливаюсь у двери, оглядываю зал, кажется, что там кто-то есть, кто-то незримый, кто-то призрачный. Я ощущаю на себе его взгляд, холодный, но решительный; различаю мягкое дыхание, от которого легко волнуется ночнушка, слышу нежный голос, что заставляет открыть дверь и войти в логово предателей.

«Ночью Дрём придет ко тебе; уснешь до солнышка в окне. Как тени станут угрожать, покачает он кровать, — шепчу я. — Сложит кости на постели, позаботится о теле. Долгим сном заговорит, сон глубокий сотворит. Если ты умрешь во сне, он душу заберет к себе».

Подчиняюсь и вхожу. Дверь приглушенно ударяется о стену. И сонную тишину разрывает одинокий глубокий вдох. На кровати зашевелилась мать-убийца. Она подтянула одеяло и повернулась на бок. Кровь моя закипела, забурлила. Я слышу, как бьется сердце, очень быстро, словно желает догнать кого-то. Вместе с этим, я застываю, превращаюсь в статую и жду чего-то определенного, какого-то знака. Не дождавшись, делаю шаг вперед. Ворсистый ковер под ногами скрадывает движения и немного щекочет пятки. Даже приятно. Волной нахлестывает меня ликование. Я радуюсь, мне хорошо! Глаза мои привыкли к темноте.

Я вижу темный шкаф и постель с родителями. Одеяло со старым пододеяльником с ромбовидным вырезом в центре. Шторы сомкнуты не до конца, и посередине сверху вниз тянется узкая щель. Синий свет фонаря пробивается через нее; полосой разделяет комнату, отгораживая меня от предателей. Так нельзя, думаю я. Они тоже должны видеть этот свет, что с рождения и каждый день наполняет мою комнату по ночам. Днем не страшно, я это знаю. Солнечный свет, даже в пасмурную погоду рассеивает призрачное, мистическое сияние, что исходит от фонаря над крышей профессионального училища. Почему только мне приходится его терпеть по ночам? Нет, я подхожу к окну и раздвигаю шторы, впуская своего знакомого. Холодный голубой свет с радостью разливается по комнате, оставляя на мебели и обоях частички себя. Белая ночнушка с небольшим цветком между грудей тоже окрасилась в этот сумеречно-синий цвет, такой тихий, такой приятный и такой нежный; он успокаивает и возбуждает.

…Нет! Я пытаюсь докричаться до нее. Хочу оторвать руки от клавиатуры, но муза их прижимает, заставляет меня закончить этот эпизод. Пытаюсь сопротивляться. Уже сейчас меня начинает тошнить. Я знаю, что случиться дальше. Это невыносимо! Я не хочу это писать! Стараюсь отвернуться, отдернуть дрожащие руки… С трудом, это получается. Дышу глубоко и часто сглатываю. Облегчения нет. Голова идет кругом, перед глазами застывает красная пелена. Мышцы напряжены, и на лбу, мне кажется, выступают вены, что вот-вот лопнут, забрызгав рабочий стол кровью. Из груди вырывается отчаянный стон. Из глаз начинают течь густые слезы. Я не хочу. Не хочу!

Тяжело поднимаюсь и, шатаясь, будто пьяная, иду по темной квартире на кухню. Думаю, что так избавлюсь от наваждения, уйду от этой художественной реальности в настоящее, насущное. Как противен вымышленный мир, который я создала! Меня болтает, опираюсь влажными ладонями о шершавые стены. Замираю, обняв дверной косяк, прижимаюсь к его синевато-белому прочному стану. Холодно окрашенное дерево. Вытягиваю руку и включаю на кухне свет. Новые энергосберегающие лампочки нестерпимо долго зажигаются! На люстре сначала появляются оранжевые кошачьи глаза, что светят пару секунд, а потом взрываются желтым светом, и тьма отскакивает в коридор, мимо меня, выпрыгивает в окно, сливаясь с вечерними, уже густыми иссиня-черными сумерками. С улицы она – муза – смотрит на меня огромным синим глазом фонаря на крыше профессионального училища. Донимает пристальным взглядом, постукивает каплями по жестяному карнизу, словно скребется ко мне, одинокая, мокрая, продрогшая. Когда выключаю свет, она входит; благодарная, шепчет сюжет… о той девочке.

Налив из графина воды, я зажала в ладонях стакан. Я не хотела пить, просто нужно было хоть что-то сделать, чтобы отвлечься от «Синего Бедлама». Я смотрю на волны, что исходят от центра к стенкам, и медленно поднимаю стакан к губам. Вот они прикасаются к гладкой прохладной поверхности, нежная мягкая влага попадает в рот. Глотаю жадно, быстро, почти не дыша. Оставляю стакан и поворачиваю голову. На разделочной доске лежит кухонный нож с вытянутым лезвием. Руки накрыли лицо. Не хочу это видеть! Стакан, звякнув об угол, упал и разбился. За что?! Почему я?!

Осколки искрятся, в них отражаются частички меня и той девочки в белой ночнушке. Меня тянет в темноту коридора, это муза зовет рабочему месту. Я так не могу! Подчиняюсь и, шаркая тапками по ковролину, семеню в комнату. На экране крупными буквами выведен эпиграф.

Текст: …Они спят так сладко, так убийственно противно. Лицом друг к другу, словно ничего не происходило в их жизни. Свет фонаря касается их, и кожа становится мертвенно-бледной, синеватой. Убить мертвецов нельзя, ведь они уже мертвы. А проткнуть их вновь и вновь разрешается. Они ведь не будут чувствовать боль?

На свете темно-синим пятном выведен силуэт того, кого они смогли вырастить: мутанта! Они даже не подозревают, что я стаю у кровати, разглядываю их. Предатель и убийца под одним одеялом. Сопят и видят сны. Их не тревожат проблемы. Ее не тревожит, что она дважды пыталась меня убить. Его не волнует, что рядом с ним жена, а не любовница. Одновременно, я ликую и злюсь. Если бы они меня увидели, увидели меня настоящую! Ту, что сейчас подходит к изголовью кровати, рассматривая оттеняемые холмы и горные гряды, образованные их телами под пододеяльником.

Некто призрачный, незримый, дружественный, вошел в комнату. Я почувствовала это. От него исходят волны того спокойствия, которое вселяет уверенность. Он смотрит и желает, чтобы я закончила начатое. Ведь если я сдамся один раз, сдамся и второй. Я знаю это. Я должна отстегнуть их ремни безопасности, чтобы через лобовое стекло вылетели они, не я. Дорога, что они выбрали для путешествия в жизни, неверна и заканчивается тупиком, смертью. Я должна, обязана их убить! Они были слишком заняты собой, не обращали на меня внимания. Убийца и предатель!

Я перекладываю нож в правую руку, а левой тянусь к волосам…

Что опять?! Где этот телефон? Где эта треклятая трубка, которая помешала мне закончить начатое? Откуда этот обреченный, рыдающий крик?

Голос: Это я кричу! Почему? Вернись!

Осматриваюсь. Комната моя, и тот же синий фонарь светит с крыши профессионального училища, проникает в окно и ложиться на половицы. Доносится тихий скрип. Но никого нет. Из кухни в коридор льется свет, и я вижу тусклый оранжевый отсвет на стене. Тот же диван, укрытый красным покрывалом. И на мне оказались джинсы и теплый, объемный свитер. Когда я успела переодеться?

Телефон! Кто звонит в столь позднее время? Делать им нечего? За это убить их мало! Нельзя меня отвлекать! Где же этот телефон?

Голос: Это мама. В сумочке, в прихожей.

Молчи! Сама найду.

Чем четче я слышу эту уродливую легкую музыку, тем больше я вскипаю. Я ненавижу любовный бред. Бессмысленные слова в уродливой, в три аккорда, музыке. Если и сумочка ее будет такой же, я сойду с ума. Я уже схожу с ума от этой мелодии. Неужели есть люди, которым это по душе? Сумочка висела на том самом месте, где ее оставляет моя мать – на ручке встроенного в стену шкафчика. Сумочка оказалась из бежевой кожи, без ярких деталей и цветов. Ручка присоединена с помощью цепочки с тремя крупными звеньями. Это, конечно, не мой бэг с цепями вместо лямок, но смотрится неплохо. Звук телефона доносился изнутри. Нужно расстегнуть молнию, чтобы просунуть руку под кожу. И как это характеризует хозяйку? Склонности к патологоанатомии?

Голос: Я – писательница!

Это не мешает думать о трупах, так ведь?

— Да! — резко ответила я на звонок.

— Доченька, что-то случилось?

— Ненавижу, когда меня отвлекают! Мне нужно срочно закончить эпизод!

— Прости, я не хотела тебя отвлекать, работай. Перезвони мне.

— Потом.

— Да-да, потом. С тобой все хорошо? Ты странно говоришь. Мы волнуемся, ты же знаешь.
Я сейчас кого-нибудь убью! Мне нужно кого-нибудь убить. К примеру, родителей. Почему в этом мире все пытаются защитить убийцу и предателя?!

— Пока, мама.

— Не пропадай, доченька.

Как ты живешь в этой чрезмерной заботе? Неужели тебя не тошнит от нее?

Голос: А тебе лучше жить у своих родителей?

Это ты создала меня такой, на тебе ответственность за мое существование. Если ты подумала, что я убью тебя, ты ошибаешься. Ты меня создала, зачала и родила. Когда была возможность, не удалила текст, не убила, не предала, за что мне тебя убивать? Ты мне нужна, чтобы закончить тот эпизод. Я не могу жить в том вымышленном тобой мире, где мои начинания оканчиваются ничем. Эпизод нужно завершить! Ты понимаешь?

Голос: Я не стану этого делать!

С каких пор ты так осмелела? Дрожала, тряслась, когда я шла в спальню родителей, боялась за меня и за себя. А теперь не боишься? Закрылась от меня? За что? Что тебе сделала я, что ты так со мной поступаешь? Я была с тобой честна до последнего слова. Я рассказала тебе все, что было во мне, все мои страхи и переживания. А ты не захотела оставить эпизод. Почему? Почему ты его удалила?

Что у тебя за тело такое: как что, так сразу в слезы?

Надо умыться, решаю я. Ванная, точно такая же, как у меня. Чистая, вымытая с незатейливыми узорами на шторке. Над раковиной небольшое зеркало с полочкой. Открываю воду и умываю лицо. Никто не должен видеть моих слез, никто никогда и впредь. Ее голос все еще кружит у меня в голове, но вода полностью его заглушает.

Я смотрю на новую себя в зеркало. От той неказистой удрученной девочки в больших сапогах и легкой вязаной кофточке, в которую меня она нарядила, ничего не осталось. Передо мной женщина с серо-голубыми глазами, светлыми, большими, и даже в печали, в ужасе, красивыми. Эти глаза мне нравятся. Нос немного вздернут, мягкий. Кожа нежирная, даже слегка суховатая. Чувствительные губы, сам рот небольшой. Аккуратно выщипаны брови. А этот черный цвет волос родной? Отодвигаю шторку и замечаю краску для волос. Не родной. Проверяю корни. Непонятно. Смотрюсь и любуюсь дальше. Улыбка приятная, веселая, слегка детская; с продолговатыми полумесяцами на щеках. Мне нравится.

Такой действительно можно пожить в заботе и любви. Такая будет красива и в одиночестве, и в компании. Мне определенно нравится, — провела я рукой от груди по талии до бедра. Стройная, но невысокая женщина с хорошей и приятно сложенной фигурой. Мне такое тело подходит.

В нем я вернулась в комнату.

Я уселась за рабочий стол и выглянула в окно. Синий свет фонаря так успокаивает, так возбуждает. Ноутбук был включен, мне не составило труда отыскать на нем одну из отредактированных версий «Синего Бедлама», похоже она думала обо мне очень часто.

Ты здесь? — спрашиваю я.

Голос: Помощи не жди!

Просто проверяла. Это должно быть не сложнее, чем отправить смс. Берешь и пишешь. Все просто.

Я открыла файл и на меня уставился мой любимый эпиграф. Это тот незримый, призрачный мне его написал. И мне он нравиться. В нем я чувствую себя. Да, я хотела, чтобы кровать моих родителей окрасилась в красный. Он совершенно не сочетается с синим, тем и притягивает. Два цвета: они рядом и так далеко друг от друга! Как мы с моей создательницей. Она была по эту сторону, пока я жила своей жизнью в муках, в отсутствии любви, жила наперекор смерти. Теперь она там, пока я буду жить в радости, в любви, в ее прекрасном теле. Только нужно закончить этот рассказ.

Я обязана его закончить так, как это нужно мне. Что за произведение, в котором все интересное вырезано? Это скучное произведение. Сцена насилия всегда притягивает внимание. Одни ее пугаются, другие ее жаждут. Страх и любопытство – вот двигатель нашего мира. Или моего? Нет, мне не страшно убить родителей. Ведь за этим моментом есть только мое одиночество, в котором я всецело поглощена собой.

Читаю: «Я застыла у кровати с ножом, вознесенным над телами родителей…»

Печатаю: «Я убила их».

И это все? Но этого же мало! Всего три слова!

Чертово тело: снова потекли слезы! Вытираю их пальцами. Несносно! Вот же я: стою у кровати. Нож должен быть занесен. И что? Все: я их убиваю. Вот здесь я – живая, а тут уже сама не своя. Тут я думаю, решаю, шепчу, крадусь. А тут я – каменная, неживая. «Я убила их». Ничего больше. Нет ни мыслей, ни решений; я даже не двигаюсь. Просто подтверждаю факт.

Это не правильно. Ни в одной книге я такого не читала. Даже в той, что лежит у меня под подушкой, объясняются причины, мотивы преступлений, детали и действия, совершенные маньяками. А тут просто: «Я убила их». Где причины, где следствия? Как я их убила? Понятно, что ножом. Но как?! Хочу подробностей!

Голос: Ты попросишь?

Я не понимаю. Это же легко. Это должно быть легко!

Голос: Раз легко, продолжай. А я понаблюдаю за белой дырой времени, которая втянула всю тебя в одно короткое предложение. Представь меня осенним ветром, что змеиться по ворсистому ковру и щекочет тебе пятки. Или тот, незримый, призрачный…

Ты – не он! Мы обе его видим! Для тебя он – муза! Для меня – поэт!

Голос: Хорошо. Представь, что я нож, и я зажата у тебя в руках. Высвободи меня! «Прошу», — я умоляю и жгу твою руку.

Больно! Молчи! Не продолжай!

Голос: Тогда заканчивай эпизод и возвращай мне мое тело.

Я не сдамся! Я не буду слабой. Я смогу!

Голос: Девочка за клавиатурой… Знай, что теперь я тебя не боюсь. Даже больше я тебя понимаю. Не веришь? Хочешь, я скажу ты чувствуешь? Тебя переполняют гнев и обреченность. Ты обречена на провал, потому что писательский труд ни чем не легче труда грузчика, возможно, носить тяжести даже легче, ведь новое и скрытое за белым листом электронной бумаги открывать не нужно. У них есть выходные и часы отдыха. Писательский труд иной – здесь отдыха нет, нет выходных. Есть только один выход – выключить разум. Напиться от обреченности. Как это банально, не правда ли? В зале, в баре, встроенном в мебельную стенку, есть вино, коньяк, ликер. Я не против. Только будь аккуратнее, ладно?

А теперь я скажу, что по этой же причине ты и злишься; ты противна себе за то, что не умеешь такой простой вещи, как писать прозу. Тебе легче прочитать книгу о серийных убийцах, нежели попробовать оживить одного из них. У меня это получилось. Не знаю, страшит ли это меня или наоборот восхищает: я создала реального человека. Ты – мой ребенок, ты права. Ты даже живешь в моем теле… до поры до времени. Я зачала тебя в несколько дней, в несколько попыток. Какое время ушло на то, чтобы выносить идею, обдумать ее. Принять ее и решить воплотить – родить тебя из слов и предложений.
Что тебя еще гложет? Ты не можешь меня убить, потому что я не только не отказалась от тебя, но и потому, что от меня теперь зависит твоя жизнь. К твоему разочарованию, я сама ничем уже не могу помочь. Я знала, что позвонит мама, но она отвлекла не меня, а тебя. Это ты так стремилась закончить эпизод! Что же ты, давай, у тебя есть все, что для этого требуется. В окне виден синий фонарь над профессиональным училищем, ноутбук и голова на плечах.

Что же ты перебираешь пальцами, ломаешь руки и закусываешь губу? Не можешь такой простой вещи, как написать о том, что ощущаешь в данный момент? Не можешь выбрать время или потеряла нужную кнопку? Где же твой поэт незримый, призрачный? Где моя муза?

Он бросил нас?

Голос: Нет, уснул. Видишь ли, он живет в ином времени по иным законам, я так полагаю. От громких звуков мы просыпаемся, мы так устроены, а он наоборот усыпает. Его будит только тишина или тихий скрип половиц. Почему он приходит с синим светом, я не знаю. Ночью люди спят, ночью вместе с сумерками повисает космическая тишина, пронизанная его словами. А слов у него в запасе столько, сколько видно звезд, а может даже больше. Звонок его усыпил, будто выключил. Только механизм дал сбой.
Не скрою, это меня не столько расстроило, сколько напугало. Герой, которого я родила оказался в моем мире, а сама я – лишь часть его безумия. Великолепно, не правда ли? Теперь я могу о тебе заботиться, могу тебя направлять и помогать. Люди никогда бы не говорили глупости, будь у них в голове суфлер. Термин «доброкачественная шизофрения» тебе что-нибудь говорит? Ты больна, девочка.

Что ты от меня хочешь?

Голос: Не больше того, что ты хочешь от меня. На этом наши интересы пересекаются. Ты не хочешь уступать, потому что желаешь закончить эпизод. Хочешь доказать и себе и окружающему миру, что способна действовать, способна жить. Я наоборот, не хочу ничего менять, поскольку в таком случае я потеряю себя, рухну в пучину меланхолии и депрессии. Я люблю людей, даже твоих родителей, даже тебя, мне больно кого-то их них убивать. Но я не сдамся. Я как ты, желаю этого меньше всего. Трагедия: мы обе правы.

Не хочу тебя слушать! Отстань!

Голос: Хочешь узнать другую сторону? Мою. Позвони маме, скажи что я приду. Не хорошо получилось. У них сегодня годовщина свадьбы. Удачный момент, чтобы увидеть то, как могут жить люди. Позвони.

Она утихла, а я почувствовала тяжесть и пустоту. Я никак не могла понять, как она смотрела на этот мир. Я вижу ноутбук, фонарь, стол, занавески, кружку и фарфоровую фигурку. Все это реально. Но ничего из этого не оживает в моей голове, а у нее это получается. Так ли я безумна? Я смотрю на вещи реально. Она безумнее меня, она в вещах видит образы, движения и мысли...




Сообщение изменил:Марина_М - Вторник, 12.04.2011, 00:20
trikato_45 Дата:Вторник, 12.04.2011, 01:11 | Сообщение # 2
Сообщений: 332
Медали:
Замечания:
Награды: 7
Уважение
[ 2 ]
Оффлайн
Часть первая.

Теперь, собственно, о штампах. Из первой части, вижу два:
Персонаж, который предает героя.
Персонаж, который противостоит замыслам героя - антагонист.
Надеюсь, пояснять не нужно, оба понятны smile Всё, завтра прочту вторую часть, сегодня уже устал.


Vaya con Dios
trikato_45 Дата:Вторник, 12.04.2011, 14:31 | Сообщение # 3
Сообщений: 332
Медали:
Замечания:
Награды: 7
Уважение
[ 2 ]
Оффлайн
Часть вторая.

Теперь по всему тексту. Очень сумбурное изложение. Порой автор сбивается на "поток мыслей", порой переходит к чрезмерному описанию происходящего с ГГ. Дело доходит до описания её движений и поворота головы. Может это должно способствовать лучшей передаче атмосферы, но я этого не понял и не почувствовал. Гораздо интереснее было бы посмотреть на эмоции, их не хватило. Была работа с "внутренним" диалогом, который вела ГГ, но именно из-за сбивчивости мыслей, автор не дал проникнуться переживаниями. Интересно начатый сюжет, трансформировался в описание внутренней борьбы, раздирающей героиню. Читая столь сумбурные мысли и диалог, теряется должная атмосфера, необходимая при прочтении произведений такого рода. Много местоимений, по тексту, "цепляют" глаз и заставляют обратить внимание. Я понимаю, что это была попытка усилить атмосферность, подчеркнуть эмоции, но она не удалась, имхо разумеется. Концовка получилась не в стиле произведения и не в ритме, заданном автором. Стоило ли создавать накал на протяжении всего рассказа, чтобы так завершить произведение? Мысль об "убийстве", изжила сама себя? То есть, стремление человека к чему-то, очень сильное безумное желание, испарилось, натолкнувшись на преграду, небольшую, которую можно было перешагнуть, при должном "хочу".
Неплохое, интригующее начало, сбивчивая и трудночитаемая середина, нелогичное завершение.


Vaya con Dios

Сообщение изменил:trikato_45 - Вторник, 12.04.2011, 14:32
АнНет Дата:Вторник, 12.04.2011, 14:35 | Сообщение # 4
Княжна
Сообщений: 888
Медали:
За 500 постов
Замечания:
Награды: 18
Уважение
[ 10 ]
Оффлайн
Марина_М, хорошо описаны псевдогаллюцинации, много штампов. У вашей гг шизофрения? По симптомам очень похоже.

Благодарю алфавит за любезно предоставленные буквы.
Дени_де_Сен-Дени Дата:Вторник, 12.04.2011, 15:03 | Сообщение # 5
Homo Medievalis Sum
Сообщений: 175
Медали:
Замечания:
Награды: 3
Уважение
[ 2 ]
Оффлайн
Благодарю. Шизофрении там нет, ни у одного из героев не наблюдается стремление слабоумию или аффективному мышлению, скорее, всего это можно подвести под расщепление личности, сопровождающееся схожими симптомами.

Штампы, как я говорила, есть у всех, разница в их использовании; что касается штампованных персонажей: 1) 1-ое лицо не позволяет многомерно их расписать, тем более, что наблюдается явное отрицание и отторжение вкупе со стремлением подростка к ассоциации враг - вещь (неживая), отсюда сама возможность убийства. Порезать колбасу и человека для нее - одинаковые действия, "Он не будет ощущать чужой боли".

Ей в противовес была введена писательница, ее собственный автор, которая чувствует боль других людей - такой человек будет стараться никому не причинять вреда. На этом строится ее псевдорасщепление личности. Обе героини - вымысел, хотя это не сказано прямо. У одной воспоминания, у другой - чувства. У них даже имен нет - нейтрализация имен/прозвищ и пр. - первый признак психопата-убийцы.


АнНет Дата:Вторник, 12.04.2011, 15:15 | Сообщение # 6
Княжна
Сообщений: 888
Медали:
За 500 постов
Замечания:
Награды: 18
Уважение
[ 10 ]
Оффлайн
Марина_М, спасибо за пояснение, хотя я и так все это поняла)))Шизофрения- это не всегда слабоумие;) Если у вас есть желание, можно будет поговорить на эту довольно обширную тему, только не в этом разделе.

Благодарю алфавит за любезно предоставленные буквы.

Сообщение изменил:АнНет - Вторник, 12.04.2011, 15:17
Melissa Дата:Вторник, 12.04.2011, 16:11 | Сообщение # 7
Сообщений: 2671
Медали:
За хорошию репутации За 500 постов За 1500 Постов За 2000 Постов
Замечания:
Награды: 40
Уважение
[ 45 ]
Оффлайн
Выскажусь-ка и я.
Вышеприведенный текст произвел, честно говоря, странноватое впечатление. Первое, что пришло на ум - за деревьями не видно леса, за нагромождением высокопарных сравнений и описаний с претензией на оригинальность не видно четко выстроенного и продуманного сюжета, своеобразного скелета, на котором зиждется произведение. Вы пишете, что
Quote (Марина_М)
это можно подвести под расщепление личности, сопровождающееся схожими симптомами.
, однако это самое раздвоение настолько прозрачно, что не читается свежим глазом. Чтобы понять хорошее произведение, его надо прочесть и пропустить сквозь себя не единожды; здесь же перечитывать приходиться лишь затем, чтобы продраться сквозь дебри рассуждений автора и хоть что-то уложить в гудящей голове.
Я не буду пространно расписывать грамматические и стилистические ошибки, коими напичкан текст, это превосходно сделал trikato_45.Зачем надо было выкладывать сырой, невычитанный текст, кишащий повторами и откровенными ляпами? Если Вам нужна конструктивная критика, перенесите в другой раздел. Пока я даже не могу подобрать жанровой ниши для прочитанного, это нечто среднее между миниатюрой, зарисовкой и расшифровкой бреда тяжелого шизофреника, благо, практики общения с подобными у меня в избытке. Мой Вам совет, Денис, вычитывать, вычитывать и еще раз вычитывать, а также приводить к более удобочитаемому состоянию.
Уж простите за резкость, но я привыкла быть честной.
Засим откланиваюсь,
С уважением...


Не при звездах приду, да не при луне
В темный волчий час на твое крыльцо.
Выйди, выйди, сердце мое, ко мне,
Дай мне вновь увидеть твое лицо...
Darkness » Творческая Мастерская » Наше творчество - не фантастика » Синий Бедлам (рассказ, триллер)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: